Один я в городе чужом
Сижу теперь перед окном,
Смотрю на небо: нет ответа!
Владыко боже! дай ответ!
Скажи мне: прав я был иль нет?
Покоя дай мне, мира, света!
2
Я не был в городе твоем{87},
Но, по твоим рассказам, в нем
Я жил как будто годы, годы…
Его черт три года искал,
И раз зимою подъезжал,
Да струсил снежной непогоды,
Два раза плюнул и бежал.
Мне видится домишко бедный
На косогоре; профиль бледный
И тонкий матери твоей.
О! как она тебя любила,
Как баловала, как рядила,
И как хотелось, бедной, ей,
Чтоб ты как барышня ходила.
Отец суров был и угрюм,
Да пил запоем. Дан был ум
Ему большой, и желчи много
В нем было. Горе испытав,
На жизнь невольно осерчав,
Едва ль он даже верил в бога
(В тебя его вселился нрав).
Смотрел он с злобою печальной —
Предвидя в будущности дальной
Твоей и горе, и нужду,—
Как мать девчонку баловала,
И как в ней суетность питала,
И как ребенку ж на беду
В нем с детства куклу развивала.
И был он прав, но слишком крут;
В нем неудачи, тяжкий труд
Да жизнь учительская съели
Все соки лучшие. Умен,
Учен, однако в званьи он
Ни проку не видал, ни цели…
Он даже часто раздражен
Бывал умом твоим пытливым,
Уже тогда самолюбивым,
Но знанья жаждавшим. Увы!
Безумец! Он и не предвидел,
Что он спасенье ненавидел
Твоей горячей головы,—
И в просвещеньи зло лишь видел.
Работы мозг лишил он твой…
Ведь если б, друг несчастный мой,
Ты смолоду чему училась,
Ты жизнь бы шире понимать
Могла, умела б не скучать,
С кухаркой пошло б не бранилась,
На светских женщин бы не злилась.
Ты поздно встретилась со мной.
Хоть ты была чиста душой,
Но ум твой полон был разврата.
Тебе хотелось бы блистать,
Да «по-французскому» болтать —
Ты погибала без возврата,
А я мечтал тебя спасать.
Вновь тяжко мне. Воспоминанья
Встают, и лютые терзанья
Мне сушат мозг и давят грудь.
О! нет лютейшего мученья,
Как видеть, что, кому спасенья
Желаешь, осужден тонуть,
И нет надежды избавленья!
Пойду-ка я в публичный сад:
Им славится Самара-град…
Вот Волга-мать передо мною
Катит широкие струи,
И думы ширятся мои,
И над великою рекою
Свежею, крепну я душою.
Зачем я в сторону взглянул?
Передо мною промелькнул
Довольно милой «самарянки»
Прозрачный облик… Боже мой!
Он мне напомнил образ твой
Каким-то профилем цыганки,
Какой-то грустной красотой.
И вновь изменчивые глазки,
Вновь кошки гибкость, кошки ласки.
Скользящей тени поступь вновь
Передо мной… Творец! нет мочи!
Безумной страсти нашей ночи
Вновь ум мутят, волнуют кровь…
Опять и ревность, и любовь!
Другой… еще другой… Проклятья!
Тебя сожмут в свои объятья…
Ты, знаю, будешь холодна…
Но им отдашься всё же, всё же!
Продашь себя, отдашься… Боже!
Скорей забвенья, вновь вина…
И завтра, послезавтра тоже!
3
Писал недавно мне один
Достопочтенный господин
И моралист весьма суровый,
Что «так и так, дескать, ты в грязь
Упал: плотская эта связь,
И в ней моральной нет основы».
О старый друг, наставник мой
И в деле мысли вождь прямой{88},
Светильник истины великий,
Ты страсти знал по одному
Лишь слуху, а кто жил — тому
Подразделенья ваши дики.