— Красивая, правда?
Я кивнула, протянула руки, но тут же отдёрнула.
— Чего ты боишься?
— Разбудить, — соврала я, чтобы не выдать себя, сказав «уронить».
— Не проснётся, куда там… Представляешь, что она пережила за эти часы!
Я вновь кивнула. Ещё бы не представлять! Я пережила не меньше, только кого это заботит! Уж явно не Аманду. Однако вторая попытка поднять спящую красавицу удалась. Я подсунула пальцы под тонкую шею и так и понесла ребёнка к люльке на вытянутых руках. Будто несла кирпич, так было тяжело, и почти невесомое тельце придавило пальцы настолько сильно, что я с минуту простояла над люлькой сгорбившись, пока решилась высвободить руки.
— Что-то не так? Ты что-то увидела? — всполошилась Аманда, и я поспешила её успокоить, сказав, что просто устала. — Тогда ложись спать.
Даже солнце, бьющее сквозь жалюзи, не станет мне помехой. В коридоре оставалось тихо, или медсёстры умели ходить на цыпочках. Я вжала голову в подлокотник и зажмурилась.
— Как самочувствие мамы?
На этот раз я устояла на ногах, хотя вскочила с закрытыми глазами. Они издеваются? Поспать-то дадут наконец? Давление, температура и… Аманда попросила у медсестры таблетку. Я втянула живот, который скрутило от голода. Ей, наверное, больнее. Хотя что может быть больнее родов? Кажется, после них женщины обязаны перестать ощущать боль вообще, даже самую острую. Вот бы и моя шея занемела от обезболивания, а не от дурацкой позы, в которой я успела урвать сколько-то там минут сна.
— Завтрак принесут через час.
— А поспать? — кажется, Аманда всё же озвучила вслух мои мысли.
— Тебе лучше поесть, потому что кому-то ты не сможешь сказать «подожди», — улыбнулась медсестра и ушла.
Аманда вжалась в подушку, я — в подлокотник кресла. Спать уже не хотелось, но по телу будто проехались катком.
— Как ты назовёшь дочь? — почти шёпотом спросила я на случай, если Аманда всё же уснула.
— А у тебя есть сомнения? — отозвалась она тут же.
Видимо, давно ждала от меня вопроса. А я задала его, потому что вообще не представляла, как можно за день придумать ребёнку имя, не то что подумала о каком-то там конкретном.
— Патриша, как же иначе?!
Неужто она действительно собиралась назвать сына Патриком?!
— Это ведь чудо, Кейти! Понимаешь, чудо! Одно на миллион!
Наверное, всё же врачи ошибаются с полом детей чаще, но вытащить счастливый билетик удалось именно Аманде.
— Кейти…
Она всхлипывала, и я поспешила к кровати, спрашивая на ходу:
— Тебе больно?
Она замотала головой и уткнулась мне в плечо. Я обхватила её руками скорее для того, чтобы удержать, чем обнять.
— Как же мне было страшно… Как же мне было страшно, — шептала Аманда в мокрое плечо, или слова мне только слышались, или же были моими собственными, ведь мне тоже было страшно и продолжало быть страшно сейчас, может, даже намного больше… Эфемерное существо, которое прежде сосало палец на экране врачебного монитора, теперь призывно сопело у меня за спиной.
— Мне тоже страшно, — прошептала я, склоняясь к волосам Аманды. — Но ты справишься, я знаю…
— Откуда ты знаешь! — с прежней злобой, но без прежней силы промычала Аманда. — Откуда такая уверенность! Я ничего не знаю, ничего не умею, да я до туалета сама дойти не могу!
— Тебе надо? — всполошилась я, и Аманда тут же меня оттолкнула.
— Не надо, мне ничего не надо. Теперь я сама, всё сама, понимаешь?
Я кивнула и сунула руки в карманы, чтобы не мешали Аманде. Развернуться к кровати спиной — некрасиво. Пятиться — ещё снесу что-нибудь. Сказать очередную глупость? Даже мыслей не было, не то что слов! Не хотелось думать, что всё действительно закончилось. Роды не конец. Роды только начало. Только начало чего? И для кого?
— Ты не понимаешь, — продолжала Аманда будто для себя, потому что даже с трёх шагов слов было не разобрать. — Не понимаешь, что Патриша будет ждать от меня того, чего у меня никогда не было. Я не знаю, как дать ей любовь так, чтобы она почувствовала её…
Я приблизилась к кровати вплотную и открыла рот:
— Разрешить себе её почувствовать. Ты же позвонила матери. Позвонила…
— Ты не понимаешь, ты не понимаешь, — заладила Аманда.
Я уже действительно с трудом что-то понимала: шёпот, слёзы, злость — всё слилось воедино, во взрывоопасный коктейль, и я не желала пригублять из этого стакана. Хотя и губы пересохли.
— Я за водой схожу, — вновь ретировалась я на безопасное расстояние. — Тебе принести?
Аманда кивнула и сама протянула мне банку с больничным логотипом. Я вышла в коридор, где оказалось довольно оживлённо — время завтрака, чему удивляться. Даже пришлось отступить в сторону, чтобы пропустить медсестру с двумя подносами. Какое счастье, что у Аманды отдельная палата. Хотя… Хотя присутствие другой женщины избавило бы нас от неприятных разговоров. Это только такая соседка, как я, никого не сдерживает…
Запив голод водой, я решила вернуться в палату и спросить Аманду, когда могу уйти, чтобы позавтракать. Ей-то завтрак уже, небось, принесли.
— Куда ты собралась уходить? — Аманда подтянулась в подушках, чтобы одеяло не свешивалось на кроватный столик. — Мне одной это не съесть!
Жареная картошка и яйца, сосиски, йогурт, овсянка… Она протянула мне тарелку с кашей.
— Я это больше есть не буду! Никогда!
Овсянка и в моей душе оставила нерадостные воспоминания, но сейчас живот и не подумал ей противиться. Я забралась с ногами в разложенное кресло и принялась есть со скоростью новобранца.
— Кекс будешь? А шоколадку?
Я на всё соглашалась.
—Какао или чай?
— А что ты хочешь?
— Я спрашиваю, что хочешь ты? Я буду сок.
— Тогда какао.
И тут проснулся ребёнок, и я, не обтерев губ, бросилась к люльке и раньше, чем сообразила, что делаю, взяла Патришу на руки.
— Дай мне доесть! — почти панически закричала Аманда, и я сильнее прижала ребёнка к груди.
— Но она кричит…
— Поменяй подгузник.
Руки вновь задрожали, но я сумела как-то распеленать малышку и разлепить липучки, а потом руки затряслись ещё больше, потому что Патриша не описалась: в подгузнике оказалось обещанное Вандой зелёное пятно. Я схватила влажную салфетку, но та лишь поменяла цвет, но не сделала своего дела. Тогда я ногой подтолкнула к столику сумку, но в ней не оказалось заветной бутылки с маслом: купить-то я его купила, а упаковать забыла.
— Что? — промычала, давясь тостом, Аманда.
— Масла нет…
Я зажмурилась, будто можно было так заткнуть и уши. Да, да, я вынула одну и не положила другую, но сейчас делала всё, что могла, чтобы справиться с ситуацией. Ушло на это пять салфеток или того больше. Кожа покраснела, крик усилился, и я в страхе уронила тюбик с вазелином. Моя голова заледенела. Вот бы тоже напялить вязаную шапочку. Но дело всё же дошло до подгузника. Застегнуть его на ребёнке оказалось даже легче, чем на кукле, но я всё равно успела получить свою порцию упрёков за копание. Наконец я отдала ребёнка матери и плюхнулась в кресло, но тут же вскочила, решив собрать его. Руки продолжали ныть, и я принялась растирать мышцы.
— Мы забыли ещё и ножницы. Смотри, какие длиннющие ногти… Эти кармашки на кофточке не спасают. Гляди, уже царапина…
Я пожала плечами, что делать-то?
— Сходи вниз в лавку и купи.
Я кивнула. Только дойти до лифта оказалось делом затруднительным. Ноги едва передвигались, и я сама не отказалась бы сейчас от каталки. Но надо было идти, и я дошла и выполнила миссию. Только она оказалась не конечной.
— Я не буду сама стричь ногти! — запротестовала я, но Аманда приподняла малюсенький пальчик.
— Я просила медсестру. Она сказала, что им запрещено. Стриги, пока Патриша спит. Стриги!
Ножницы хоть и маленькие, но пальчики того меньше, а уж сами ноготки… А когда ещё и руки дрожат, то подобны огромным секаторам. Только пальцы не ветки, не отрастут.
— Кейти…
В тот момент я ненавидела своё имя. Я не хотела, чтобы оно принадлежало мне. Не хотела стричь ногти чужому ребёнку. Даже красная царапина на щеке, с крохотной капелькой крови в уголке, не придавала необходимых сил. Но вот ножницы щёлкнули, и первый ноготь упал на простынь. Он казался таким огромным, словно срезанный с мизинца взрослого! Или у моего страха выросли глаза!