Когда Ася вырастет, что я смогу ей дать, когда потребуется уже не игрушечная мебель, а житейская мудрость? Опыт побегов, опыт расставаний, вечный сон, вечную депрессию?
Детям нужен отец. Семья. А я сижу, отвернувшись к компьютеру. Старательно стараюсь скрыть ото всех, что я ненормальная. Никогда не опаздываю в садик. Чистые колготки, чистые кофточки, глаженый платочек в кармашек. Сдаю деньги на «деда мороза» и кислородный коктейль. Поддерживаю разговоры с родительницами о том, что сушилка снова не работает. Так смешно. Честно возмущаюсь, что новую мебель в группу не завезли.
Но они все равно что-то подозревают. Приглядываются. Но я не сдаюсь. Чтобы на вопрос «как Ася?» мне было что ответить: «Ася ходит в садик!» И тогда вопрос про остальные мои дела как бы отодвигается. Все в порядке: Ася в садике, Гасик в хорошей школе, я ищу работу.
А надо бы плюнуть на все это – забрать Гаса домой, читать ему «Библиотеку приключений» и «Гарри Поттера», резаться в компьютерные игры. А на школу вонючую забить! И пусть бы все говорили, что я ненормальная. Все равно когда-нибудь скажут.
Мысль, что мать боится выглядеть ненормальной, встречается несколько раз. Она часто думает – ее сочтут таковой.
Право идти своим путем, как правило, выстраданное и зыбкое.
И на этом пути легче продвигаться тем, кто знаком с понятием и практикой радикального принятия. Принятия своей жизни не как черновика, принятие своего материнского багажа как не подлежащего пересмотрению. То, что есть сейчас, – это и есть моя жизнь: мое материнство, мои страхи, мои ошибки. Могу вспылить, рыдать, впадать в неадекват. Все признаю, принимаю и живу дальше.
В этот момент самостоятельная мама перестает тянуться на цыпочках к недосягаемому идеалу, становится на полную ступню и спокойно говорит: это мои дети, я их люблю такими, какие они есть, они меня любят такой, какая я есть, и все мы друг друга радикально, всеобъемлюще, по всем параметрам принимаем. Когда это происходит, окружение женщины начинает удивительным образом меньше ее критиковать, меньше тюкать, а главное, наступает покой в отношениях с детьми.
Всегда внезапное взросление
И вот однажды, возвращаясь к столику в кафе с подносом, ты обнаруживаешь за ним не совсем знакомую девочку со взрослой прической – «фонтанчик». И эта девочка, увидев тебя, говорит:
– Мам, ты знаешь Ксению Собчак? Что за сок?
И потом сразу, без перехода:
– И почему ты всегда в джинсах, я не понимаю!
И потом, заметив, что я молчу:
– Мам, ты че?
А я че? Я ниче. Я только вчера ей питание в баночках покупала.
И жаловалась, что в супермаркетах она гоняет на тележках, ест булки, бананы и запивает соком. И все это без разрешения и, собственно, вообще без меня. Потому что я делаю вид, что сама по себе покупательница. Потому что не могу больше с ней бороться. Но потом она прячется за холодильники, ухает совой и кукукает. И подсказывает мне, в каком тоне ухать в ответ. И я из-за нее огрызаюсь на бабок:
– Своими детьми командуйте!
А она прерывает представление заявлением:
– Чешется в попе!
И уходит домой. Я еле догоняю.
День, как все другие
Утро. Дождь льет. Темно не как ночью, но как летом в пять утра.
– Мам, у нас сегодня утренник! А-а-а-а-а-а-а-а-а! Надо было нарядное платье! Это нарядное?
– Да.
Нет. Это обыкновенное. Но где я возьму нарядное в восемь утра? А если б она сказала вчера, то где б я его взяла? Такое, как у всех девочек, – с тюлем, с люрексом, бантами и нижними юбками. Где их вообще берут? Кто их шьет, я не понимаю.
– О! А ты сама почему не в нарядном?
В восемь утра в платье? Ну, это смешно и невозможно. Для меня. А для других родителей – вполне норм. Вон их полный зал. Все приодетые и с маникюрами. И с фотоаппаратами и видеокамерами. И в бахилах!
– Ась, а можно я не пойду на утренник?
– А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а!
– Ладно, хорошо!
Бегу домой, переодеваюсь, беру сменную обувь, надеваю кепку, чтобы не причесываться. Сижу, смотрю на нее, и мне совершенно ясно, что она и без бантов и розового тюля – самая красивая. Объективно. Только сказать об этом некому.