Я смотрела на Никиту всё то время, что он смотрел на экран. Смотрела и думала о том, что ещё месяц назад считала себя абсолютно счастливой — мне отлично жилось в том маленьком мирке, который я так старательно выстраивала вокруг себя в течение многих лет. Моих друзей можно было пересчитать по пальцам одной руки, а в интересы входила лишь учёба и отрицание всего человеческого.
Но это было тогда — теперь в мой мир наглым образом проник высокий и обаятельный парень с глазами василькового цвета и милыми ямочками на щеках, и снёс к чёрту все стены, отделяющие меня от внешнего окружения. И я была ему благодарна … Господи, кто бы знал, как сильно я была ему благодарна!
— О Боже, — наконец сказала я спустя некоторое время. — Да посмотри ты на первом этаже за той дурацкой картиной! Или тебя совсем не смутил тот факт, что в здании, подвергнутом атаке, она одна осталась целой и невредимой?
— Какой ещё картиной?
У Никиты заняло около пяти минут спустить своего героя с третьего этажа и довести до выхода, а затем открыть тайный сейф за картиной с изображением Матери Терезы и найти запас здоровья, изображённый в виде белой аптечки с красным крестом.
— Проблема в том, что сейчас эта картина для меня просто светлое расплывчатое пятно.
Я вспомнила, что часами ранее мне пришлось вслух зачитывать рецепт с упаковки сухой смеси для имбирного печенья, потому что Никита не мог надеть линзы одной рукой.
— Очки—то твои где, Джонни Депп? — поинтересовалась я.
Никита махнул рукой в сторону стола.
— Вторая полка сверху. Только прошу тебя, не смейся.
Но было поздно. Стоило только мне увидеть эти огромные и толстые линзы в довольно изящной чёрной оправе, как я, пытаясь подавить смешок, согнулась пополам и задрожала, словно вот—вот взорвусь.
— Держи, бабуля, — выдавила я, протягивая Никите очки.
Никита одарил меня хмурым взглядом (мне на мгновение даже показалось, что я перегнула палку, и он обиделся), а затем водрузил очки на нос, и, снова взглянув на меня, неожиданно дёрнулся в сторону, словно увиденное подвергло его в шок.
— Господи Боже. Ты намного красивее, когда я практически слепой.
— Ничья! — констатировала я, рассмеявшись, и снова опустилась рядом с ним на пол.
— Ты же поняла, что я шучу, да? — уточнил Никита.
Я покачала головой.
— Ты издеваешься? После хорошей саркастичной шутки нельзя спрашивать, понял ли её оппонент.
— Просто не хочу, чтобы ты поверила в то, что я не считаю тебя красивой, — продолжил он.
— Нет, — сказала я. — Молчи. Ты всё портишь.
Никита рассмеялся, опуская голову вниз. Я поставила миску с попкорном между нами, но он тут же развернулся, положил джойстик себе на колени, и здоровой рукой убрал миску на кровать.
— Слишком много лет всякие вещи отделяли меня от тебя. Больше я этого терпеть не собираюсь.
Следующие несколько дней в школе были сумасшедшими: выпускники, одержимые приближающимся последним звонком, не могли говорить ни о чём другом, а учителя, первое время старательно борющиеся с отсутствием дисциплины, под конец первого же дня оставили попытки и перевели практически все уроки в режим самоподготовки.
Я рассказала Варе обо всём, что случилось в выходные, и она вот уже полчаса молча гипнотизировала свой пенал.
— Не думала, что доживу до того момента, когда у тебя появится парень, — наконец шепнула она.
Учитель МХК одарила нашу парту недовольным взглядом. Я виновато уткнулась в тетрадь.
— Очень смешно, — произнесла я спустя некоторое время.
— Я за вас рада, на самом деле. Очень, — Варя протянула руку и слегка сжала мою ладонь, пальцы которой выстукивали приевшуюся мелодию из заставки дурацкой Никитиной компьютерной игры. — Как его ключица?
— Всё так же вывихнута.
— Он не видел, кто это сделал?
Я отрицательно покачала головой. Весь понедельник я вглядывалась в лица парней, ведомая словами Никиты о том, что он успел ударить нападавших.
— Может, это кто—то из школы?
— Не знаю. Вчера весь день искала в толпе хоть кого—нибудь с синяком или ссадиной — и ничего.
Варя поджала губы и опустила взгляд в тетрадь. Оксана Владимировна громко откашлялась, и я разобрала:
— В основе системы Станиславского лежит разделение игры на три технологии …
Слушала я вполуха — это был последний на сегодня урок, и мне не терпелось поскорее сорваться с места и покинуть этот сумасшедший дом. Ещё утром по дороге в школу Никита сообщил мне, что после занятий мы идём к Сёме, потому что его мама приготовила вкусный ягодный пирог, и его надо кому—то съесть.
— Она думает, что пирог поможет его ключице, — сказал Сёма.
— Ну да, — протянула я. — Еда вообще практически панацея — помогает от всего, кроме ожирения.
Мы смеялись, Никита держал меня за руку, и утро казалось не таким уж и паршивым, — а затем мы вошли в школу. Несмотря на то, что был вторник, для Никиты он оказался первым днём выхода в люди после происшествия: в понедельник утром он сообщил мне, что ключица не давала ему спать всю ночь, и теперь он буквально клюёт носом, и я сказала, что передам учителям, что он приболел. Разумеется, в первую же минуту его окружили все знакомые и незнакомые люди, считающие своим долгом узнать, что же случилось. Я видела, что Никите нравилось быть в центре внимания — он, в отличие от меня, любил людей. Его глаза светились, как у маленького щенка, вокруг которого собрались восхищённые зрители; его метафорический хвост вилял из стороны в сторону с бешеной скоростью. Я выпустила его руку, вырвалась из толпы и нашла Варю, которая тут же осыпала меня градом вопросов, на которые мне пришлось ответить. Не знаю, почему сразу не рассказала ей о себе и Никите — наверное, побоялась; возможно того, что как только я произнесу эти слова вслух — они тут же потеряют ценность.
Первые три урока я его не видела — стоило ему встать с места и сделать попытку добраться до меня после звонка, как новый человек преграждал ему путь и принимался заводить одну и ту же шарманку под названием “Что с рукой?”. Зато Варя, с которой, в последнее время я проводила мало времени, была довольна, как слон.
Оксана Владимировна оборвала свою речь на полуслове, когда звонок с урока прогремел на всю школу.
— Одиннадцатый “Б”, надеюсь, что вы не осрамите нашу школу во время сдачи экзаменов, — произнесла она вместо напутствующих слов.
Но одиннадцатому “Б” было уже всё равно. Все повскакивали со своих мест, словно последние десять минут были на низком старте, и, быстро скинув тетради в сумки, засеменили к выходу.
— Ты домой? — спросила Варя.
Я бросила взгляд на Никиту. Сёма помогал ему запихнуть линейку за эластичные бинты под футболкой.
— Не знаю … Наверное, нет.
— Ну вот, теперь я ревную, — Варя передёрнула плечами, словно ей самой эта мысль была невыносимо неприятна. — Ты с ними проводишь больше времени, чем со мной.
— Не неси ерунды, — отмахнулась я. — Ты — моя лучшая подруга. Мы с тобой повязаны, хочешь ты этого или нет.
Варя довольно ухмыльнулась, услышав желаемые слова, а затем сказала, что позвонит вечером, и ушла. Я подошла к Яну, который стоял, облокотившись бедром в стол, и смотрел на друзей, скрестив руки на груди.
— Что они делают? — спросила я, повторяя его позу.
— У Никиты страсть как зачесалась ключица. Посмотри на его лицо. Господи, это самое отвратительное зрелище, которое я когда—либо видел.
Я рассмеялась. Никита одновременно закатывал глаза от облегчения и щурился от боли, когда линейка попадала в вывихнутое место.
— Если у вас двоих когда—нибудь дело дойдёт до секса — надень ему на голову бумажный пакет. Так ты хотя бы сохранишь свою психику.
Я продолжала смеяться, несмотря на то, что щёки вспыхнули красным.
Уже на улице, где тёплое весеннее солнце не только слепило глаза, но и неплохо грело, Никита рассказал нам, что никому из интересующихся не поведал истинную причину своей травмы.