Совсем незадолго до этого я принес из школы новые тетради, которые нам выдали перед летними каникулами 1941 года. На задней обложке тетрадей была карта Польши. Но слова “Польша” там не было, вместо него было написано: слева – “зона государственных интересов Германии”, справа – “зона государственных интересов СССР”, а посередине – условная, из точек и тире, линия раздела. Когда бабушка увидела эти карты, она плакала весь день, ничего не готовила, на кухню не выходила. Я ругал себя, что опять какая-то глупость получилась, не надо было ей показывать. Но вечером, когда мы пошли гулять на Сретенский бульвар, бабушка как-то загадочно сказала: “Они о себе много возомнили. Вот посмотришь – они сожрут друг друга, и тогда Польша опять возродится”. Я даже не стал спрашивать, кто эти “они”. Я чувствовал, что мы с бабушкой попали под какие-то огромные железные колеса, что они должны неминуемо раздавить нас, и ничего с этим не поделать. Не было страшно – но было очень грустно, что кончается наша тихая жизнь. Стояла весна 1941-го, я окончил первый класс, до войны оставалось полтора месяца.
Игра в лапту, или “Враги народа”
В последние предвоенные годы в нашем дворе как-то вдруг очень популярна стала игра в лапту. До этого были прятки, казаки-разбойники, городки. Но для всех этих игр наш двор не очень подходил: прятаться было негде, битье городков кончилось битьем стекол в окнах первых этажей. А для лапты двор был приспособлен идеально: длинный прямоугольник, со всех сторон огороженный стенами дома. Машин в то время во дворе ни одной не было. Стояла одна телега в углу, и та без лошади. Разметили асфальт мелом, сделали биты из дощечек и каждый день начали играть, командами по три-четыре человека. Компания наша была разновозрастная, от 7 до 12 лет, но это никого не смущало. Приходили играть и ребята из соседних дворов, например из дома 24, напротив нашего. У них там двор был большой, открытый, но весь занятый садиком, скамеечками и решетками, к тому же пропахший вином и коньяком от находившихся там складов (под землей) старого завода купца Шустова. А рядом, в доме № 13, было даже три двора, но все маленькие, как проходные закоулки. Так что у нас желающих поиграть было всегда много, даже очередь стояла. Главное – мячик никуда улететь не мог, пространство было замкнутое. Я, помню, играл с ребятами по прозвищу Тыбурций, Кожа, Жираф. А я был – Петр Кошка. Я бегал и ловил мячик неплохо, а вот бил битой не очень, часто не попадал. Но уж если попадал, то бил далеко. Играли как-то очень шумно. В нашем дворе было сильное эхо, все громкие голоса еще усиливались, а в острые моменты кричали все разом. Так что из окон бабушки высовывались с ужасом, не случилось ли чего. Половину игрового времени тратили на споры, поймал – не поймал, попал – не попал.
Была еще команда из разных дворов, случайно собранная. Их, помню, звали Клим, Марат и Владлен, эти имена тогда считались “идейными”, и команду их стали звать “Враги народа”, так как родители, давшие такие имена детям, в то время обычно были в лагерях. Сами дети никакого особого смысла в эти слова не вкладывали. Я помню, как мальчик Кира из третьего подъезда, сидя на подоконнике, вопил: “Давай, давай, «Враги народа!»” Но сам я очень не любил, когда так говорили, чувствовал в этих словах какую-то ложь.
Двор был асфальтовый; бегая, мы спотыкались, падали, разбивали коленки и локти. Кто-то придумал отрезать рукава от старых рубашек и делать из них наколенники – это было особым шиком.
Играли в очередь, кто проиграл – вылетал. Но чаще обе команды так уставали, что уходили по домам и освобождали площадку другим. Подробностей ссор и споров, конечно, не помню, но они были в каждой игре. Особенным спорщиком был парень по прозвищу Ваня Курский. Против него всегда выступал сын зубного врача Гарик Мазо. Его все уважали, потому что на дверях их квартиры была медная табличка с надписью “Мазо”. Они были постарше и употребляли много слов, смысл которых я не понимал. К сожалению, после этого лета я игру в лапту никогда нигде не встречал. Так она и осталась в далекой предвоенной поре – голодной и беспечной, веселой и бестолковой.
1941 год
После окончания первого класса дальние родственники взяли меня на лето с собой в деревню Лайково, где-то рядом с Барвихой. 22 июня в 12 часов дня мы все слушали в оцепенении речь Молотова по радио. Тут же собрались и на следующий день были в Москве, так и не отдохнув. Я помню состояние растерянности, которое было в нашей квартире и во дворе, где каждый день собирались соседи, уже без патефона, и обсуждали сообщения с фронтов. Из школы приходили какие-то пионеры и записали меня в тимуровскую команду. Мы собирались в Доме пионеров на улице Стопани, а потом шли гурьбой десять-пятнадцать человек собирать металлолом. Собирали какую-то ерунду и на тачках везли на Чистые пруды, где был сбор. Это длилось с неделю, а потом бабушку вызвали в школу и объявили, что вышло постановление об эвакуации детей из Москвы, временно, на три-четыре недели, на период возможных бомбежек Москвы. Нас, 70 человек детей, собрали во дворе школы, посадили в грузовики и куда-то повезли. Родители остались во дворе, стояли кучей и плакали. Было 21 июля, если не ошибаюсь.