Фронт уже приближался, людей было в поселке мало. Мы копали картошку, пекли на костре. В огородах была репа, морковь, лук. В садах – яблоки. Иногда даже угощали нас парным молоком, но редко, так как скот весь угнали. Становилось прохладно. Мы встречали группы солдат, которые рыли окопы или зарывали в землю зенитки против танков. Солдаты тоже нас подкармливали кашей, если была рядом полевая кухня. А мы все, кто остался, помогали им рыть окопы и траншеи.
В какой-то день нам говорят: “Всё, собирайтесь, завтра плывем в Москву”. – “Как плывем, на чем?” – “На барже”. Мы заорали: “Ура! Плывем!!!” Встали затемно, сели на грузовики и поехали. Но по дороге что-то сломалось, долго чинили. Рядом было сельпо, во дворе ящики ситро и лимонада. Облились до одури, пока чинились.
Наконец приехали на канал Москва – Волга. Выходим на высокий берег над пристанью и видим внизу черный дым. Сбегаем вниз, навстречу какие-то тетки, кричат: “Детки дорогие, вы в рубашках родились – вашу баржу только что разбомбили!” (Да, мы следили за небом, видели “юнкерсы”.) Выходит, наша поломка и ситро спасли нам жизнь! Вот чудо! В этот момент я впервые подумал, что есть какая-то Судьба, что не все так плохо, что мне что-то еще суждено. В общем, привезли нас в Москву на телегах с ранеными. Шел пешком от Сокола вместе с Кимой, Москву было не узнать: все окна заклеены полосками, на улицах везде рядами стояли ежи, укрепления из мешков, кое-где за ними видно зенитки.
Один в городе
Пришел домой, ключ от комнаты нашел – а бабушки нет. Она оставила записку, что ее “эвакуировала” тетя Женя в деревню Гремячево до конца сентября. В квартире живут все новые люди, какие-то молодые тетки. Они мне обрадовались, когда я сказал, что здесь тоже живу. “Вот, хоть один мужчина завелся!” Это были мобилизованные из деревни девушки, они работали в военных не то столовых, не то госпиталях. А соседи по квартире все удрали, никого не осталось, некоторые комнаты были даже опечатаны.
Помню свои ощущения в тот момент: сначала стало очень страшно – совсем один, но быстро сообразил, что ведь это полная свобода. Делай что хочешь! Мне такое состояние очень понравилось за время скитаний по холмам Яхромы. Голод ведь не самое страшное – зато можно всюду ходить, смотреть. После затворничества в нашем каменном дворе-колодце под бабушкиным присмотром, когда тебе постоянно что-то кричат, какое счастье остаться одному, как взрослый! “Новые тети” чем-то накормили, напоили чаем. На кухне газ не работал, стояли примусы, керосинки, ведра с водой. Когда-то здесь у каждой хозяйки был свой столик под своей белой скатертью, было чистенько и красиво. А теперь воняло керосином.
Во дворе оказалось таких как я, ребят без присмотра, еще несколько. Правда, я был самый младший. Первый вопрос, помню, был: “Ты где будешь: в бомбоубежище или на крыше?” – “А зачем на крыше, чего там делать?” – “Дурак, там так интересно, когда тревога! Мы всегда на крыше!”
И в эту же первую ночь, когда завыли сирены, мы по черному ходу выбрались на чердак, а оттуда через окно – на крышу. Впечатление действительно было прекрасное и страшное одновременно. По небу в темноте метались лучи прожекторов, ловя немецкие самолеты. Грохотали зенитки, осколки шипели и стучали по крыше где-то рядом. Видно было очень далеко, до самого Кремля. Наша крыша была выше всех в округе. Только один высокий черный дом с башенками, позади нас, был такой же высоты. Это старая телефонная станция на улице Мархлевского, возле моей школы. После начала войны там был Центральный военный узел связи. Немцы каждую ночь стараются его разбомбить, но не попадают. Действительно, днем я увидел, что дома вокруг этого Узла были разрушены. В один из домов, стоящих рядом, бомба попала даже второй раз, а в Узел – ни одной. Интересно, что эти руины после войны стояли еще очень долго, и их не убирали – возможно, специально, чтобы сохранить память о 41-м годе.