— Уходишь? — равнодушно спросила Наталья Львовна.
Теперь Annette могла уезжать хоть завтра. Ей разом стало как-то всё равно.
— Да, пора идти… Перед отъездом забегу ещё раз.
Анна Фёдоровна надела на голову чёрный шерстяной платок, близко надвинув его на лоб. Так она походила на монашенку. Шляпок она не носила, даже смолоду.
— Наташа…
В голосе её и тоне было что-то такое странное, что Наталья Львовна встрепенулась.
— Ты-то разве… никого не ждёшь?
— Я?..
— Да, Nathalie… ты…
Анна Фёдоровна застёгивала свою старую шубку, и руки её задрожали, когда она разглядела лицо подруги.
— Я, видишь ли… потому… ведь, манифест… Его могли простить и вернуть… Кто знает! Бог милостив… Бог не оставит…
Из груди Натальи Львовны вырвался крик.
— Ты его видела?
— Нет, нет… Честное слово! Я это думала только, когда получила письмо от моего Левы…
Наталья Львовна должна была сесть: так дрожали её ноги.
— Nathalie… голубушка… Смягчи своё сердце… прости его!.. Напиши ему… позови… Ведь, ты знаешь, где он сейчас?
Наталья Львовна медленно покачала головой.
— Как? Ты не знаешь?.. Почему же ты не знаешь?
Она молчала.
— Разве он тебе не писал?
— Писал…
— Ну так что же? Давай его письмо, давай!.. Пиши… Где бумага? Я сейчас найду тебе его адрес…
Наталья Львовна жестом остановила её.
— Не ищи писем… их нет.
— Где же они?
Она показала на камин.
— Господи!..
Анна Фёдоровна горестно всплеснула руками. Глаза её, полные слёз, напрасно искали образа на стене.
— Смири её душу! — шептала она. — Смягчи её сердце… Она не ведает, что творит…
Наталья Львовна сидела не шевелясь, облокотившись на стол и закрыв лицо руками.
— Nathalie… (Голос Анны Фёдоровны задрожал.) Ты сейчас хорошее слово сказала… «Много ли жизни нам осталось?..» Так вот теперь… смирись, голубчик… Всю-то долгую жизнь ты одной злобой питалась. Не умела прощать, не умела любить…
Наталья Львовна порывисто обернулась.
— Я не умела любить?
— Ты себя любила, Nathalie. Пойми, одну себя… свою гордость. Ты всё требовала одной себе… А мы, матери, созданы для отречения. На этом мир стоит…
На лице Натальи Львовны застыла усмешка, полная презрения. Опустив ресницы и углы губ, чуть приподняв брови, она слушала бесстрастно.
Анна Фёдоровна выпрямилась. Пятна на её скулах разгорались всё ярче.
— Вспомни, Nathalie, твоего мужа… ваш разрыв… его смерть…
— Ты скажешь, он был жертвой — не я? Ты скажешь, я была виновата?
— Пусть он был виноват перед тобой! Пусть! Твоё дело было простить всем сердцем… снова стать ему женой… Ты дала мне прочесть его последнее письмо… Вспомни эту фразу… «Ты меня убила, Наташа»… Прости… Не сердись! Я не проповедь тебе читаю. Я тебе хочу глаза раскрыть. Ведь, жизни осталось немного… Под Богом ходим… Каково тебе будет, если, умирая, ты вдруг поймёшь, что вся твоя жизнь была…
— Подвигом! — крикнула Наталья Львовна и поднялась, бледная.
Глаза её горели вызовом.
Анна Фёдоровна как-то съёжилась и исподлобья посмотрела в прекрасное лицо.
— Ошибкой… Наташа… ошибкой…
Наталья Львовна зажала уши.
— Молчи! Молчи!.. Ни ошибок ни измены не было в моём прошлом… Ни падения ни обмана… Я исполнила свой долг. Я имею право судить других… А надо мной не признаю суда… Молчи! Ты меня никогда не понимала… Я не хочу тебя слушать!
— Наташа…
По лицу Анны Фёдоровны бежали слёзы. Костлявыми пальцами она схватила нежную руку Натальи Львовны.
— Выслушай, ради Христа!.. Кто тебе скажет правду, когда я уеду? У меня на совести это лежит… все твои заблуждения… Я не могу оставить тебя так, одинокой, несчастной, без просвета впереди… Мы, ведь, уж навряд ли когда встретимся, Nathalie, голубчик!
Она оглянулась, схватила пуф и присела у ног хозяйки, положив исхудалые руки на её колени. Шубка сползла с её плеч.
— Или ты думаешь, что ты одна несла свой крест? Что тебя жизнь обидела сильнее, чем других женщин? Полно, Наташа! И мне муж изменял не раз… Он меня бил под пьяную руку.
Наталья Львовна содрогнулась.
— Ты и это прощала?
— Да…
— Ты тряпка… овца… Ты не имела права из принципа терпеть такое унижение!
Анна Фёдоровна тихо покачала головой.
— Не знаю, Наташа… Когда я видела горе и слёзы, я о принципах не думала. Я скажу тебе больше, чего никому не говорила раньше… Ведь он меня с сыном бросил, другой увлёкся, с нею жил… три года… Пока она его не бросила сама…
— И потом пришёл умирать к тебе?
— Да, пришёл… Измученный, больной, с раскаянием… Господи! Могла ли я прогнать его? Разве он и так мало страдал?