Обрадованный тем что супруга в конце концов утихомирилась, Ярослав зашел проведать трехлетнего сына Владимира, а затем спустился в кузницу к бронникам, где примерил требующий небольшой подгонки свой парадный доспех. Дюжина искусных мастеров, стуча молотками сразу же взялась за работу, пообещав к полудню управиться, а Ярослав лишь в полночь поднялся в свои покои, и затребовав у слуг окрошки на свекольном квасе, подкрепился перед сном.
Спалось Великому князю плохо, вспомнился ему его первенец Илья, сын от первого брака с Анной, , умерший четыре года назад в Новгороде, и как то мучительно больно сжалось отцовское сердце. Жену Анну польский король Болеслав в 1018 году насильно увез с сестрами в Польшу, требуя немыслимый выкуп городами Червонной руси, и потом в насмешку переженивший всех на мелкопоместных низкородных князьках.
Досадная горечь позора и утрат, завладела мыслями Киевского князя, и он впал в глубокое уныние, взирая через проём окна на усыпанное звездами ночное небо, ловя ухом стрекотание сверчков. Кое как дремотная слабость растеклась по телу Князя, и Ярослав провалился в царство Морфея, крепко проспав до колокоьного звона заутренней службы.
Не успел Ярослав продрать глаза, как к нему с докладом вошел Эймунд, сообщив что воевода Будый на рассвете снял старших гридней с охраны Детинца, и свейская Дружина Великой княгини заступила на стражу. Также Конунг поведал Великому князю, что его гридни на рассвете забрали из Терема свои доспехи с оружием и конской упряжью, а сейчас устанавливают шатры за городской стеной, готовясь к пиршеству по случаю похода.
Немного смутившись, и потупя взор Эймунд добавил, что Ингигерда очень сердита на Ярослава, видеть его не желает, но прощанию с сыном Владимиром перед походом она мешать не станет. Еще он начал мямлить что все женщины в положении Великой княгини становятся крайне капризными, и эту её блажь надо терпеливо пережить, но Ярослав жестом прервал Конунга на полуслове, дав понять что желает остаться один.
После ухода свея Ярославу стало горько, ком подступил к горлу, и он с досады потребовав подать снедь, осушил кувшин подслащенного мёдом крепкого красного вина, быстро захмелев. Перекусив колбасой, сыром, и куском пирога, Ярославу вдруг захотелось музыки да веселых песен, но тут пришел митрополит Иоанн, начав призывать его к смирению и благочестию, соответствующему положению Великого князя Киевского.
- Говори, да не заговаривайся Владыка, не видишь что я в печали? Сейчас договоришься до того, что земель монастырских на Руси сильно поубавится. - зло процедил сквозь зубы Ярослав.
- Было бы отчего печалиться? Княгиня молодая, красивая, и дитя даст Бог родиться крепкое да здоровое, а то что слова говорит не разумные, так надобно разуметь, что ей ребеночка вынашивать тяжко. Земли же Церкви подаренные обратно забирать негоже Великий князь, не по людские это. Может и кладбищенскую землю отберешь, да под огороды распашешь? - пристыдил Ярослава Митрополит.
- С тобой Владыка спорить, только крепко гороху наевшись надобно. Мне нынче первенец мой Илья вспомнился, давай помянем его, да помоись за душу его бессмертную. - обратился к Иоанну Ярослав протягивая кубок с вином.
Митрополит с благодарностью пригубил вина, и разделил с Великим князем нехитрую трапезу. Иоан еще посидел с Ярославом около часа, затем удалился, оставил Великого князя один на один со своими тяжелыми мыслями и горькими воспоминаниями.
После полудня из кузницы принесли сверкающие парадные доспехи, примерив которые Ярослав остался очень довоен работой мастеров, и распорядился выдать каждому по серебряной гривне. Добротный чешуйчатый доспех, где каждая чешуйка была украшена чеканным узором и обрамлена тонкой позолотой, дополненный украшенным золотыми пластинками широким ремнем, был восхитительным, а сам Великий князь в сверкающей броне, увенчанный высоким шеломом с чеканкой и позолотой, имел вид воинственный, и в то же время торжественный.
Настроение у Ярослава сразу улучшилось, и от былой хандры не осталось и следа. Двое слуг его переодели в синие атласные порты с расшитой золотом и бисером алой шелковой туникой, после чего подпоясав украшенным серебром и бирюзой поясом, с висевшим на нем кинжалом в дорогих ножнах из рыбьего зуба, обули Великого князя в красные сафьяновые сапоги.
Вызвав к себе Эймунда, Ярослав вместе с ним отправился за стену, чтобы принять участие в пиршестве своей Дружины, по случаю дальнего похода. Расчет Великого князя был таков, чтобы как следует напорить свейского Конунга, и самому вволю повеселиться, чтобы после его отъезда Эймунд жене все уши прожужжал, как её супругу было радостно да весело на пиру со своими гриднями.