Я едва не рассмеялась, подумав о том, что «юная» Кло могла бы научить Томми таким словам, каких он в жизни не слышал, и что впечатлительности в ней было не больше, чем в старом диване. Конечно, если бы перед ней вдруг оказался Джастин Бибер или Мэрилин Мэнсон – дело другое, но Томми не был ни тем ни другим, а уж я тем более. Нет, такие слова, как «впечатлительность», «последовательность» и «рациональное восприятие», нельзя было применить по отношению к Кло ни при каких обстоятельствах.
Покачав головой, я с силой сжала виски.
– Они зашли за желтую ленту, а шериф может подъехать каждую минуту. Я не хотела, но они не оставили мне выбора.
Выражение лица Томми не изменилось, и я смутилась еще больше. Опустив взгляд, я увидела, что он держит в руках круглую коробку. Ее ручка, сделанная из толстого золотого шнура, облезла и порвалась и теперь лежала на крышке, напоминая дохлого червя.
– Что это у тебя?
Томми протянул коробку мне.
– Я так и не дождался твоего звонка и решил сам принести тебе эту штуку. В ней дядя Эммет хранил запасные части к часам.
Старый картон, из которого была сделана коробка, был сухим и шершавым на ощупь, как любимое, слегка пыльное одеяло. Держа ее в руках, я невольно вспомнила старого седого джентльмена, очень доброго и внимательного, который заменил нам деда. Когда-то мы с Томми его обожали. Карманы дяди Эммета всегда были полны сладостей, к тому же он очень ловко вытаскивал десятицентовики из наших носов и ушей и всегда разрешал оставить монетки у себя.
Если дядя Эммет не работал в полях, значит, он трудился в своей мастерской в городе, а мы были тут как тут. Пока я играла с блестящими шестеренками и непослушными пружинками, Томми внимательно следил за тем, что делает дядя, и иногда даже помогал ему или подавал инструменты. Именно от него мой брат узнал, как устроены механизмы настенных и наручных часов, будильников и ходиков. Как и каждый, кто пережил Великую депрессию, дядя Эммет никогда ничего не выбрасывал, поэтому детали от часов, которые уже ни на что не годились, отправлялись прямиком в старую шляпную картонку. Дядя свято верил, что когда-нибудь они пригодятся.
В детстве я считала шляпную картонку своей волшебной шкатулкой, в которой можно было порой отыскать самые поразительные вещи: старинные броши с выпавшими камнями, одиночные клипсы и серьги – такие тяжелые, что они оттягивали мое детское ухо, зубастые шестеренки и плоские часовые циферблаты, выглядевшие без стрелок довольно странно. Они напоминали мне человеческие лица и вдохновляли меня сочинять о них занимательные истории, в которых непременно фигурировали Часы, Мастер-Часовщик или Бог-Время. Иногда, впрочем, циферблаты шли на изготовление изысканных ожерелий или королевских корон, которые я мастерила, незаметно похищая оставленный на стуле платок Матильды или один из маминых головных обручей, которые во множестве висели на зеркале трельяжа.
– Где ты ее нашел? – спросила я.
– Должно быть, в свое время дядя Эммет спрятал коробку под застреху хлопкового сарая – в тот самый угол, который разворотил упавший кипарис. Думаю, он ее именно спрятал, и спрятал неплохо, поскольку с тех пор, как дядя умер, она ни разу мне не попадалась. Я был бы очень признателен, если бы ты ее разобрала и переписала все, что там лежит. Я дам тебе несколько пластиковых пакетиков, чтобы ты могла разложить по ним детали. – Он слегка пожал плечами. – Возможно, дядя Эммет был прав и там действительно найдется что-то, что может мне пригодиться, но пока эти железки свалены в одну кучу, там просто невозможно ничего найти.
И Томми засунул руки в передние карманы джинсов, как он делал всегда, когда его что-то беспокоило, но ему не хотелось этого показывать. Первым моим побуждением было сказать ему – нет, я не собираюсь этим заниматься, и единственное, чего мне по-настоящему хочется, это сесть вместе с Кло на ближайший рейс до Калифорнии и улететь отсюда как можно скорее, лишь бы не видеть мать и не злиться на женщину, которой она когда-то была. Это, без сомнения, был самый очевидный, самый легкий и самый простой путь, но в том, как старательно Томми пытался не смотреть на меня, было столько затаенной надежды, что мне не хватило мужества принять это решение. Как сказал Трипп, «ты бросила и его тоже».
– Да, конечно, – услышала я свой собственный голос, который звучал просто на удивление приветливо и дружелюбно. – Давай сюда свои пакетики, я все сделаю, а Кло мне поможет. Правда, Кло?.. Сейчас нам все равно нечем заняться, и мы… – Я не договорила, увидев две фигуры, которые двигались к нам от дома. Это были Трипп и еще один мужчина лет пятидесяти на вид – коренастый, грузный, одышливый. Одет он был в полицейскую форму и «стетсон» с такими широкими полями, что во время дождя на его выпирающий живот, несомненно, не попадало ни одной капли.