Водитель, которому не разрешили помочь, захлопнул дверцу мащшины.
— За Вами завтра во сколько заехать?
— К шести утра. Только не опоздай, а то не успею к самолёту.
— Как можно? Буду как штык.
Сержант козырнул и, запрыгнув в машину, уехал.
Офицер с трудом поднял чемоданы и, ногой открыв дверь парадной, стал подниматься по широкой лестнице на третий этаж. Давно забытый запах родного дома. Правда, уже не пахнет кошками как обычно, да и краска на стенах висит осенними лопухам, то и гляди, опадёт на ступени.
Поставив чемоданы у дверей, нажал на кнопку звонка, но привычного за многие десятилетия дребезжащего звука не услышал.
— «Электричества нет, совсем забыл. Придётся стучать. Главное, что бы моя ладушка не переволновалась».
Несколько раз стукнув в дверь ногой, на грани слышимости услышал медленные шаркающие шаги.
— Кто там? — голос, явно женский, был совем не похож на тот, которого мужчина ожидал услышать.
— Это я, — у полковниква ёкнуло сердце, да и дыхание перехватило.
— Кто я? По имени трудно обозначиться? — вновь послышался голос.
— Я это я, Дмитрий Михайлович Ротанов, хозяин этой квартиры. Не могли бы Вы впустить меня вовнутрь? Или так и будем разговаривать через дверь?
Послышался лязг открываемых замков, шелест щеколды и дверь распахнулась. У дверей, прислонившись к стене, стояла ОНА. Та, которая снилась чуть ли каждую ночь на протяжении последних трёх лет. Она, но и не она. Худая, с ввалившимися щеками, с мёртвенной бледностью на лице, с тонкими белыми, почти прозрачными руками, сквозь кожу которых можно было увидеть кости.
— Это ты? Живой? Неужели живой. Миш… Димочка. Счастье моё.
Женщина стала заваливаться назад и, если бы офицер не успел подхватить на руки падающее тело, женщина ударилась бы головой. Так, на руках, совершенно не ощущая невесомое тело, полковник отнёс женщину в комнату и положил на кровать. Метнулся к дверям и, занеся в квартиру чемоданы, запер входную дверь. Пройдя по квартире, ужаснулся от удивления — все книги, вся мебель были на месте. Как и старинный дубовый паркет, и те огромные шкафы, которые по его заказу прислали из Германии задолго до наступления войны.
— «И она НИЧЕГО не сожгла в лютые морозы. Ни книг, ни мебели. Боги… как она вообще выжила? Как согревалась?»
Пройдя на кухню, увидел то, что и ожидал увидеть — рядом со старинным камином стояла самая обыкновенная буржуйка, рядом — полтора десятка поленьев. Какие-то щепки и перевязанная бечёвкой связка чужих книг. А неподалёку от печки, на полу, стопка из матрасов и несколько одеял.
— «Как понял, моя ладушка здесь всё время и жила. Намного легче обогревать только кухню, нежели самую маленькую комнату. И как сил-то у неё хватало на дрова, да на воду? Рядом с печкой стоял огромный бидон, наполненный доверху водой.
Быстро разведя огонь, налил в старинный чайник воды и поставил греться. Потом вернулся в комнату и, подхватив на руки так и не пришедшую в себя жену, вернулся на кухню и плотно закрыл дверь. Уложив женщину на матрасы, укрыв одеялами, снял с себя шинель — стало тепло, но рассиживаться особо было некогда. Достав из сидора несколько пакетов, метнулся в комнату и вскоре на плите рядом с чайником примостилась маленькая мисочка, в которой офицер стал варить кашу, обильно разбавив воду сгущёнкой.
— Ты живой, — послышался слабый голос из-под вороха одеял.
— Как видишь, милая, живой. Я проездом. Удалось на сутки вырваться. Извини, завтра утром должен буду тебя вновь покинуть. Я гостинцев привёз, да еды. Теперь полегче будет — блокаду сняли. Вскоре с продуктами станет лучше, но тебе уже сейчас питаться надо нормально, так что всё привезённое будет к месту. Только прошу — не стоит подкармливать других — тебе самой не будет столь много.
— Димочка. Ну как же не поделиться? Если бы ты знал, как мне помогали соседи снизу. И Ираклий, светлая ему память, и Ирочка. Если бы не они — я давно бы уже померла. А Ирочка мне и дров приносила и воды. Я ведь сама не в силах к Неве сходить, хоть та и рядом. Туда, может быть, и дошла бы, а вот обратно…
— Ты сказала, Ираклий умер?
— Да. Светлый был человек. Он, когда последний раз ходил за водой, попал под артобстрел. И у него, представляешь, сил и воли хватило только, что бы поднять два бидона на второй этаж. И, увидев дочь, умер у неё на руках. У меня тогда ещё силы были — помогла девочке, схорогили его достойно. А потом с Ирочкой стали жить вместе. Она предлагала у неё, ведь ниже этаж, но я боялась оставить квартиру без присмотра — ты ведь, уходя, оставил всё на мне. Знаю, как тебе всё дорого как память. Поэтому не посмела. И Ирочка перебралась ко мне. Вместе готовим, вместе едим, что получаем по карточкам, да ещё и то, что она получает на работе. Когда удаётся, что — то меняем на продукты. Но, поверь, ничего из твоих вещей не посмела взять.
— А где Ирина работает?
— Медсестрой в госпитале. Здесь, неподалёку. Если бы не её золотое сердце, я б тебя не дождалась.
— Лада ты моя. Ну почему ты не могла сжечь этот чёртов паркет? Его вон, сколько в квартире. А шкафы? А стулья со столом? Нет. Надо было волочиться куда-то и на себе нести ветки. Не понимаю тебя. Просто не понимаю.
— НЕ могла я лишить тебя радости и памяти. Просто не могла. Вот если бы кто другой позарился — умерла бы, но не позволила никому. Это твой дом. Твоя жизнь и твоя память об ушедшем. Не дворец, но и не комнатёнка какая. Так что не ругай верного пса, что оставил на охране своих сокровищ.
— Ты удивительная женщина, — полковник опустился на колени рядом с лежащей женщиной и поцеловал её руки. Потом снял с печки горячую миску. — Давай так — немного, но тебе надо проглотить хотя бы две-три ложки горячего. Потом чаю горячего сделаю. Именно настоящего чая, не свекольного и не морковного. Знаю, что ты соскучилась, но тебе в таком состоянии надо есть чаще, по чуть-чуть. Давай, милая, открывай ротик. За маму… за папу… а это за меня…
Через час женщина чуть порозовела, а на щеках появился румянец. Совсем не такой, как у здоровых людей, но офицер и этому был рад. Женщина, было, потянулась за остывшей кашей, но её тонкая рука тот час была перехвачена.
— Нельзя тебе больше, ладушка моя. Надо подождать хотя бы ещё несколько часов. Хочу, что бы ты была жива, а не умерла от заворота кишок. Прости, но это только для твоего здоровья. Кто из нас медик? Ты же сама понимаешь всё лучше меня.
— Всё я понимаю, но каша такая необыкновенно вкусная. Кажется, что я в своей жизни ничего вкуснее и не ела. Спасибо тебе, дорогой. Я тогда посплю немного, хорошо?
— Поспи, родная. Поспи. Тебе это надо. А я рядом посижу. Соскучился очень. Ведь столько лет не видел тебя, не слышал твоего голоса…
Женщина почти сразу уснула, а хозяин прошёл по квартире, прикасаясь руками к столу, к старинным фотографиям, к картинам, словно давая им понять, что их не забыли. Что вскоре хозяин вернётся окончательно и всё будет точно так, как и несколько десятилетий ранее. Он сел за стол и откинулся в кожаном кресле, закрыв глаза.
Жизнь продолжалась несмотря ни на что, правда теперь, кроме основной цели, появилась дополнительная, которая, на данный момент, стала на первое место — любыми путями надо сохранить жизнь его любимой женщины. Любыми!!! Всё остальное потом. Время терпит…
Его размышления прервал скрежет замков входной двери. Выйдя из комнаты, лицом к лицу столкнулся с тоненькой невысокой женщиной.
— Ира?
— Дядя Дима? Дмитрий Михайлович? — женщина, которой на самом деле было максимум лет двадцать, увидев мужчину, сделала шаг навстречу и обмякла, прижатая к груди офицера. Тот, обняв тоненькое тельце, гладил девчушку по стипине, успокаивая её. Та не плакала, лишь всклипывала, всё прижимаясь и прижимаясь к жёсткой шинели.
— Ну всё, малышка. Всё, моя хорошая. Кушать хочешь?
Кверху поднялись два зелёных глаза, которые на исхудавшем лице выглядели в половину головы.
— Дядь Дима. Ты смешной. Задал вопрос, на который нужно отвечать?
— Пойдём тогда на кухню. Моя половинка там спит. Я печку растопил, так что на кухне и тепло и тебе быстро что-нибудь сделаю. Подожди… А ты сегодня вообще ела хоть что-нибудь? Только честно?
— Днём, в госпитале, суп. Нас подкармливает главврач. Забоится, словно о своих детях. Мы поначалу отказывались, мол, раненым более нужно, но тот чуть не криком кричал — требовал есть, потому что, если у нас сил не будет, какие мы медсёстры, какие медики? Мы поначалу отказывались, но тогда и сам Григорий Александрович поставил условие — мол, если мы будем продолжать отказываться, то к нам присоединится и он. Вместе со всеми врачами. И гибель бойцов будет на нашей совести. Вот так…