— Прошу вас, фрау Люббиг.
— В общем… — Я видела ее в зеркале: она словно перелистывала аккуратно сохраненное в памяти досье, прикидывая, какой кусочек информации выдать. — У герра Мандля еще та репутация в делах с женщинами.
— Как и у любого мужчины в Вене, — со смехом отвечала я. Если дело только в этом, можно не волноваться. С мужчинами я умела себя поставить. Во всяком случае, с большинством мужчин.
— Дело не сводится к обычным интрижкам, фройляйн Кислер. Один его роман закончился самоубийством молодой немецкой актрисы Евы Мэй.
— Какой ужас, — выдохнула я, хотя, имея за плечами свою собственную историю разбитых сердец и попытку самоубийства одного из отвергнутых воздыхателей, я не могла судить его слишком строго. История, конечно, ужасная, но эта пикантная подробность — явно не все, что известно фрау Люббиг. По ее тону я чувствовала, что она что-то скрывает и ей есть что еще рассказать. Ей просто хотелось, чтобы я поупрашивала ее подольше.
— Если вы знаете еще что-то, я буду вам очень обязана.
Она помялась.
— Такими сведениями в наши дни делятся с осторожностью, фройляйн Кислер.
В эти смутные времена информация была валютой.
Я взяла ее за руку и заглянула ей в глаза.
— Эти сведения останутся между нами, они нужны мне только для моей же безопасности. Обещаю вам, что никому не стану их передавать.
После долгого молчания она сказала:
— Мандль — владелец Hirtenberger Patronenfabrik. Его компания производит боеприпасы и другое вооружение.
— Малоприятный бизнес, я бы сказала. Но кто-то должен делать и эту работу, — ответила я. Я не считала, что о человеке нужно судить только по роду занятий.
— Дело не столько в том, что он производит оружие, сколько в том, кому он его продает.
— Неужели?..
— Да, фройляйн Кислер. Его прозвали торговцем смертью.
Глава третья
26 мая 1933 года
Вена, Австрия
Через девять дней после моего театрального дебюта в «Сисси» над Веной висела почти полная луна, отбрасывая темно-фиолетовые тени. Она достаточно ярко освещала городские улицы, так что, хотя час был поздний, я решила пройти остаток пути из театра домой пешком и выскочила из такси. Ужасно хотелось тихого антракта, передышки между тем сумасшествием, что творилось в театре после спектакля, и бурей родительских чувств, ожидавшей меня дома после каждого выступления. И сегодня тоже.
Прохожих было совсем мало: седовласая пара, неторопливо возвращающаяся домой после позднего ужина, молодой человек, что-то насвистывающий на ходу, — я чувствовала себя в безопасности. Театр располагался в фешенебельном девятнадцатом районе, и чем ближе к дому моих родителей в Дёблинге, тем богаче и многолюднее становились улицы, — в общем, бояться было нечего. Но родители все равно ужасно встревожились бы, если бы узнали, что я разгуливаю по улицам одна. Они всегда очень волновались за свое единственное дитя.
Я отбросила мысли о маме и папе и улыбнулась, вспомнив статью, опубликованную в Die Presse на этой неделе. Мое исполнение роли императрицы Елизаветы расхваливали с таким жаром, что зрители расхватали все билеты на спектакль, и вот уже три вечера подряд в театре оставались только стоячие места. Мой авторитет в театральных кругах возрос, и наш обычно критично настроенный режиссер во всеуслышание осыпал меня комплиментами. Приятно было получать одобрительные отзывы после скандала из-за обнаженной сцены в «Экстазе». Эта режиссерская идея казалась вполне приемлемой и художественно оправданной ровно до тех пор, пока публика, в числе которой были и мои родители, не пришла в ужас и возмущение, и я теперь понимала, что приняла правильное решение — вернуться в театр после короткого опыта в кино. Как будто вернулась домой.
В детстве театр был для меня защитой от одиночества, возможностью впустить в свое тихое существование каких-то других людей, помимо вечно стоящих над душой няни и гувернантки и вечно отсутствующих мамы с папой. Сначала я просто сочиняла роли и сюжеты для кукол, которых у меня было множество, и разыгрывала их на импровизированной сцене под огромным столом в папином кабинете, а потом, как-то незаметно для меня самой, игра стала чем-то гораздо большим. Когда я пошла в школу — и внезапно в мою жизнь хлынули новые люди, головокружительно разнообразные, — актерство стало моим способом встраиваться в мир, своего рода валютой, которую можно было снимать со счета по мере надобности. Я могла стать той, кого втайне мечтали видеть окружающие, и, в свою очередь, получала от них все, что хотела. Но только выйдя впервые на сцену я осознала масштаб своего дара. Я могла скрыть свое «я» под маской совершенно другого человека, созданного режиссером или писателем. Мне достаточно было бросить взгляд на зрителей, и я могла сколько угодно наслаждаться своей властью над ними.