Перед глазами Пауля тотчас встали строки, написанные твёрдой рукой ментора. Обычные официально-вежливые фразы: «Мы счастливы… мы гордимся… мы верны…». Он бы хотел сказать совсем другие слова, личные, в чём-то интимные; восторженные, выстраданные в многодневных размышлениях и мечтаниях, но понимал, что никогда не решится этого сделать. Сумасшедшая, невероятная тайна жалкой хронической алкоголички Бланки Петито не умерла вместе с ней, а перекочевала обычным бумажным письмом к нему, Паулю, в самое его нутро. И затаилась там, боясь пошевелиться. Может быть, она даже перестала дышать, как те закупольные мертвецы — да и сама Бланка.
— Гус, а ты видел её когда-нибудь? Ну, прямо так, вживую, — Пауль облизнул пересохшие губы, смахнул со лба чёлку, машинально отметив, что она стала слишком длинной.
— Кого?
— Её… Феличе…
Густав даже крякнул от негодования.
— Совсем охренел, малый?! Называть госпожу сенатора по имени?!
— Я нечаянно, — Пауль шумно сглотнул. В самом деле, это уже стало привычкой — и, судя по реакции наставника, очень дурной. — Так ты видел её?
— Один раз. Она тогда ещё не была сенатором. Господин Витте, мир его праху, приезжал к нам с ежегодным визитом, а она сопровождала его.
Счастливый Густав, ревниво подумал Пауль, но тут же одёрнул себя, вспомнив, что завтра и он увидит главу Грандполиса воочию.
— А какая она, а, Гус?
— Ну, какая… как на фото. Или как в головизоре. Улыбается. И, конечно, достаточно умна для того, чтобы управлять концерном. А почему ты спрашиваешь?
— Так…
Густав сузил глаза.
— Я видел у тебя вшивую газетёнку со всякой ересью. Там и про госпожу Витте было. Ты поэтому интересуешься? Где эта газета?
— Я выкинул, — быстро сказал Пауль и почувствовал, как заполыхало лицо. Ух, счастье, что в темноте не видно, как рдеют щёки… — Выкинул, правда.
— Эти журналисты наговаривают на неё из зависти, — подытожил Густав. — Пишут всякую чушь. А тебе не должно быть никакого дела до личности сенатора. Мы обязаны уважать, чтить… и не переходить границы. Это всё, — он широко зевнул и решительно отвернулся к стене. — Я спать.
Пауль тоже старательно затаился под одеялом, накрывшись им с головой. Через какое-то время Густав задышал размеренно и хрипловато, слегка посапывая. Пауль вытянул шею, прислушиваясь, а затем быстро достал из-под подушки сложенную вчетверо газетную вырезку, на ощупь стянул с тумбочки мини-коммуникатор и подсветил изображение крошечным экраном.
«Маленькие грязные тайны сенатора большого города: чем зарабатывала на богемную жизнь очаровательная Феличе Витте, сбежав из дома своего мега-отца?»
Газету он, разумеется, не выбросил. Пару недель назад он выложил все свои карманные деньги на то, чтобы перекупить листок подпольного издания у бывшего воспитанника пансиона. Тому уже исполнилось восемнадцать — а значит, он имел право свободно разгуливать по любому из районов Грандполиса и заглядывать в любые пресс-киоски.
Пауль смотрел, смотрел, смотрел. В груди клубилось что-то странное, тёплое, болезненно-сладкое, готовое сию минуту прорваться наружу. Он осторожно разгладил фотографию дрожащими пальцами. Пропащая Бланка — био-Бланка, как он иногда называл её в горькие минуты — не была и вполовину так хороша, как госпожа сенатор. Даже в свои лучшие годы, когда у неё, Бланки, ещё не сформировалась жуткое пристрастие к спиртному. Если бы она любила его, своего родного ненужного сына, чуть больше, чем алкоголь… Если бы!
«Прекрати хныкать, — посоветовал Густав, когда Пауль получил известие о смерти родительницы. — Она всё равно была тебе никем, променяла на бутылку. Ты достоин лучших родственников. Мы все тут — твои родственники. Мы одна семья. Подумай об этом».
Достоин лучших! Неужели он достоин этой загадочной улыбки, взгляда сверкающих глаз?
— Вот ты со мной, Феличе, — сказал Пауль беззвучно и горячо, не переставая таращиться на фотографию. — А я тут, с тобой. Ты ничего не знаешь, ну и не надо. Бланка умерла год назад, и господин Арланд, — он стиснул зубы, мгновенно помрачнев, — господин Арланд тоже умер, мир его праху. Я никогда тебя не предам. И ничего тебе не скажу… Я просто посмотрю на тебя, можно? Одним глазком. Или двумя… Двумя! Спокойной ночи! До завтра, до завтра, до завтра!
Пауль наклонился к подушке и порывисто поцеловал газетный снимок, неловко ткнувшись губами в безучастно-бумажную щёку.
*от английского natural conception - естественное зачатие.