Глава 2.
Поначалу, с самого рассвета, когда Пауль окончательно проснулся, до того вязко барахтаясь в тревожной полудрёме, время тянулось тошнотворно медленно. Обычные утренние процедуры, обязательный ежедневный забор крови, измерение показателей, завтрак, гардеробная… А после завтрака, когда он уже смирился с мыслью, что надолго застрянет в привычной рутине, минуты неожиданно поскакали галопом. Перед тем, как вести ребят в классы, гувернёры дали им что-то перекусить, но если бы Пауля спросили, что именно он ел — он бы не ответил. Волнение, разбавленное ожиданием надвигающегося чуда, совсем замутило голову, но это чувство было приятным, едва ли не самым приятным, что он испытывал за всю свою жизнь.
Он действовал словно в тумане, хотя энергия наполняла его до краёв: встал там, куда ему указали, послушно кивал Густаву, дающему последние наставления своему младшему протеже, смотрел на ментора, затянутого в узкий костюм, когда тот громко раздавал указания воспитанникам, смешно шевеля губами. Но в самый решающий, самый судьбоносный момент кто-то будто переключил тумблер в его голове в положение «off», и случайные слова хрипом выкатились из горла прежде, чем он успел осмыслить сказанное.
— Вы очень красивая… мэм.
Пауль сказал это, толком не разглядев её. Феличе стояла в полуметре, но картинка отчего-то была в расфокусе: он старался сосредоточиться на знакомом всему Грандполису лице, тронутом искусственным загаром, но никак не мог. Её черты расплывались, но вся она была окутана нежным осязаемым ореолом цветочно-медовых ароматов и яркими коконами шёлка, и этот невероятный микс цветов и запахов не мог не очаровать даже при условии внезапно развившейся дальнозоркости.
Затем он почувствовал жар, нахлынувший, как цунами, и не сразу понял, что это пылают его щёки и уши. Пауль смотрел на Феличе, а ментор стоял справа от него и подбрасывал дровишки в его пожар суровым взглядом, который мог обернуться чёрт знает чем впоследствии. Что, если за подобную дерзость его выгонят из пансиона, как говорил Густав?
Гнетущие мысли отошли на задворки задымленного сознания, когда Феличе засмеялась мелодичным, звонким и совсем не злым смехом.
— Ты слышала, Миро? Он считает, что я красивая. По-моему, он — милашка.
Темнокожая собранная девушка за её спиной сдержанно и равнодушно улыбнулась. Во всём её облике сквозило что-то странное, но Пауль, опустивший взгляд долу, сейчас видел только часть её ноги — стопу и голень, облегаемую кожей узкого чёрного сапога, а рядом — тонкая трость. Такие вышли из моды несколько лет назад, а до того их можно было заметить у каждого третьего мужчины из высшего общества.
Ментор покинул свой пост у двери и сделал пару шагов по направлению к Паулю.
— Это мистер Пауль Петито, — сказал он извиняющимся тоном, обращаясь к госпоже сенатору и вежливо наклоняя голову. — Мальчик ещё мал, ему не так давно исполнилось тринадцать, и он немного рассеян, но зато…
— Пустяки. Мне нравится такая непосредственность. Было бы скучно, если бы все жили под копирку, мистер Актис.
Феличе наклонилась к Паулю, и её прохладные пальцы ласково коснулись его щеки. Он по-прежнему стоял неподвижно, затаив дыхание, но пожар уже добрался до внутренностей, и теперь там всё плавилось и взрывалось. Ни одна женщина ни разу не гладила его по лицу, даже Бланка. Ощущения были такие жгучие и острые, что от них щипало в глазах.
— У меня хорошая интуиция, — сказала она. — Ты далеко пойдёшь. Наверное, хочешь в Гильдию учёных?
— Да, — ответил Пауль деревянным голосом. Он пока не думал о Гильдии, куда удавалось пробиться совсем немногим, подающим особые надежды выпускникам, но готов был согласиться с каждым словом Феличе. Заручившись её теплом и поддержкой, он осмелел настолько, что обхватил её тонкое запястье, окольцованное браслетом, и крепко сжал. Феличе ойкнула, но не отдёрнула руки, только повернулась в сторону, и в ту же секунду их осветили десятки вспышек: фоторепортёры наперебой старались запечатлеть трогательный момент.
Пауль понимал, что его счастье закончится уже через доли секунды, но понимал и другое — он больше никогда не отпустит эту руку по собственной воле. Просто не сможет. Вчерашний обет молчания был разорван в клочья и пущен по ветру. Реальность почему-то всегда кардинально отличалась от представлений о ней: прошлым вечером он и помыслить не смел о том, что сможет безвольно растрепать содержимое письма Бланки, переложив часть собственного груза на точёные плечи госпожи сенатора.