- Да ты что?! - поразился Зайцев. - Вот суки!
Где это тебя угораздило?
- В Быково, - скривившись, ответил Кольцов. - Подвез одну до аэропорта...
- Выгодный рейс, - заметил Зайцев.
- Да уж куда лучше... Помогите, говорит, вещи до камеры хранения донести. Я вам, говорит, доплачу... Смазливая такая бабенка, разговорчивая. Я так понял, что, если бы не самолет, с ней можно было бы договориться. Нет проблем, говорю. Какие вопросы? Да там и багажа-то - чемодан да сумка. Минут на пять отлучился, не больше. Возвращаюсь и вижу.., вот это.
Он снова с отвращением пнул проколотую покрышку.
Теперь Зайцев увидел на ее боковой поверхности длинный косой порез. Его передернуло, когда он представил себя на месте Кольцова - там, в Быково, на открытой всем ветрам асфальтированной площадке, рядом с просевшим на проколотых шинах автомобилем, под косыми насмешливыми взглядами вечных конкурентов - таксистов из муниципального таксопарка...
- Вот суки, - повторил он.
- Волки, - согласился Кольцов. - Волки на "Волгах"...
- Думаешь, они?
- А кто же еще?
- Да, - подумав, согласился Николай, - больше некому.
Он привалился плечом к небрежно оштукатуренной стене гаража, ничуть не заботясь о том, что может испачкаться побелкой, и задумчиво прикурил сигарету от окурка предыдущей. Его похожее на печеное яблоко лицо сморщилось еще больше, прокуренные усы сосредоточенно шевелились под коротким, нахально вздернутым носом, взлохмаченные брови сошлись к переносице, и между ними пролегли две глубокие параллельные морщины.
- За такие дела, - выдавил он наконец из себя, - морду бить надо.
Кольцов посмотрел на него, как на умственно отсталого больного.
- Кому? - спросил он, не скрывая прозвучавшего в голосе презрения.
- Да всем, - не обращая внимания на тон приятеля, ответил Зайцев. - Совсем оборзели, козлы. Прохода не дают. Басурману позавчера лобовик на стоянке раскокали. Он за сигаретами отошел. Вернулся, а от лобовика одни брызги... Меня сегодня один гад так подрезал, что я еле смог разминуться. До сих пор, как вспомню, руки трясутся. Мочить их надо, Ваня!
Кольцов зло пнул проколотую покрышку.
- Мочить, - машинально повторил он. - Кто их будет мочить? Ты? Я?
- Нас много, - сказал Зайцев. - По крайней мере, не меньше, чем этих уродов на "Волгах".
Кольцов поморщился. Эти разговоры ему безумно надоели. Конкуренция между государственными таксистами и частными извозчиками давно превратилась в битву шакалов, где каждый норовил укусить исподтишка и отскочить в сторону, пока ему не дали сдачи. Таксисты при этом были лучше организованы и хотя бы отчасти находились под защитой закона. Кроме того, они, в отличие от частников, рисковали не собственными машинами, заработанными потом и кровью, а государственными развалюхами и поэтому действовали более открыто и нагло.
- Брось, Коля, - сказал Кольцов, - все это пустой треп. Каждый сам за себя, один Бог за всех. Сколько лет мы уже об этом говорим, а что толку?
Своя рубашка, знаешь ли, ближе к телу.
Он подобрал с пола монтировку и принялся ожесточенно натягивать лысую покрышку на колесо. Зайцев передвинул дымящийся окурок в угол рта, рискуя подпалить усы, и стал помогать ему, постукивая по покрышке молотком. Это была работа, от которой оба давно отвыкли: обычно колеса "обували" в шиномонтажной мастерской. Но у Кольцова, по всей видимости, имелись веские причины для того, чтобы заниматься этим делом самостоятельно. Зайцев догадывался, что это за причины: в последнее время дела у приятеля шли далеко не лучшим образом, как, впрочем, и у него самого. Денег, которые оставались от выручки после выплат рэкетирам, едва хватало на бензин и запасные части. Хмурясь и грызя фильтр сигареты, Зайцев думал о том, что раньше жилось полегче. Даже рэкет, помнится, не доставлял таких забот: брали, конечно, много, но все-таки не выпивали всю кровь, как теперь. Да и сборщики "налогов" тогда, помнится, были другие: бритоголовые, наглые, в цепях и перстнях, но все-таки свои, русские, не то что теперешние - иссиня-смуглые, плохо говорящие по-русски, высокомерные, как солдаты оккупационной армии... С этими не договоришься. Они ничего не желают слышать, ничего не хотят понимать, и единственная фраза, которую они с горем пополам заучили по-русски, - "дэнги давай". И попробуй не дать... Поборы растут, заработки падают - хоть в петлю полезай, ей-Богу...
- Хрен они меня со света сживут, - внезапно сказал Кольцов.
Зайцев вздрогнул: приятель словно прочитал его мысли.
- Если хотят, чтобы я подох, им придется самим меня прикончить. Порасковыриваю рожи к такой-то матери, и плевать мне, что один...
Зайцев похлопал его по плечу и взял с полки насос.
- Не один, - сказал он. - Если что - я с тобой! Главное, начать, а ребята в случае чего поддержат. Не у тебя одного накипело. Басурман давно грозится ружье взять.
- Посадят дурака, - проворчал Кольцов, сноровисто закручивая гайки. Ружье - это последнее дело. А ребра посчитать этим придуркам, наверное, не помешает. Взяли моду - машины калечить.
- Мрази, - подтвердил Зайцев. В открытую наехать боятся, пакостят по углам, как коты. И вообще...
Он замолчал, не зная, как закончить начатую фразу. Кольцов отложил в сторону баллонный ключ и с интересом уставился на приятеля снизу вверх.
- Что - вообще?
- Руки чешутся, - признался Зайцев. - Так бы и двинул кому-нибудь по чавке. Надоело, Ваня, веришь? Жмут со всех сторон, как кроликов, а мы молчим!
- Да, - вздохнул Кольцов, - есть такое дело. Каждый за свою шкуру дрожит.
- Вот я и говорю - надоело, - подхватил Зайцев. - Дрожать-то уже не за что, а все боимся...
- А-а-а, - Кольцов скривился, - все равно это один треп. Ничего у нас не выйдет, не стоит даже пытаться.
- Это мы еще посмотрим, - сказал Зайцев, начиная ритмично работать насосом, и в его голосе Кольцов услышал угрозу.
***
Рослый и широкоплечий человек лет тридцати пяти потянул на себя скрипучую, выкрашенную бугристой коричневой краской дверь подъезда. Провисшая дверная пружина взвыла и затрещала, звякнуло треснувшее стекло, и в нос ударила кошачья вонь. Он вошел в подъезд, и дверь позади него сразу захлопнулась со звуком, похожим на выстрел из старинной медной пушки. Он стал неторопливо подниматься по пологой лестнице, твердо ступая обутыми в поношенные кроссовки ногами и непроизвольными движениями стряхивая с темных и жестких, как проволока, стриженных ежиком волос капли дождевой воды.