Ольгерд какое-то время пытался поддерживать лёгкую беседу, но отвечали ему неохотно, и вскоре за столом повисла уютная тишина. Каждый думал о своём: Аскер тосковал о несбывшейся своей любви, Горана волновал предстоящий разговор Оаны и Фродушки, а Ольгерд думал о том, как светлые маги, стражники на барбиканах в бухте, бросают в ночь голубоватые сферы, скользящие над тёмной водой, будто холодные луны…
После ужина Ольгерд похитил своего светлого. В синем сумраке между светом и тьмой они скользили меж старых деревьев, в тени которых уже лежала ночь. Заслышав у беседки тихие голоса, Горан не сдержал любопытства и потянул Ольгерда к кустам жасмина, густой аромат которого стлался над тёмной землёй. В беседке прятались двое: светловолосая девушка и высокий худощавый мужчина с длинными тёмными волосами, небрежно стянутыми в хвост. Слов было не разобрать, двое говорили слишком тихо. Девушка подняла лицо, вглядываясь в черты собеседника, и зябко поёжилась, обхватив себя руками. Мужчина сбросил плащ и накрыл им плечи девушки, но рук при этом не убрал. Медленно, будто преодолевая невидимую преграду, он склонился к девушке. Её запрокинутое лицо белело в темноте, лунный лик, источающий свой собственный прозрачный свет. А потом этот свет померк, будто облаком заслонённый тёмным силуэтом.
— Тьма победила, — чуть слышно прошептал Ольгерд, тёплым дыханием касаясь щеки Горана. — Впрочем, как всегда…
Их нечаянный поцелуй вышел долгим, медленным и сладким, но когда Горан, обхватив своего тёмного за плечи, свернул на ведущую к дому тропинку, тот остановил его и тихо проговорил:
— Нет, мой свет, пойдём со мной. Я приготовил для тебя сюрприз. Тебе понравится. Наверное, понравится…
— Мне уже это всё не нравится, — проворчал Горан. Но он заметил лукавый блеск глаз Ольгерда, его хитрую улыбку, и тёплый огонёк предвкушения затеплился где-то в груди, прямо под ладонью его тёмного.
Весенняя ночь казалась пропитанной магией. Таинственно звенели звёзды, прозрачные на синем небосклоне, тени деревьев бросали на траву кружевной узор, близкий прибой шептал и тихо всхлипывал, рассказывая долгую историю, старую, как ночь, всегда одну и ту же, нет, мой свет, всякий раз новую. По крутой едва заметной тропинке они спустились к морю. Горан, очарованный весенней ночью, её молчанием, и лёгким дыханием, и тайной, тихо проворчал, будто застеснявшись своего восхищения:
— Все кости мне переломаешь на эдаких кручах. Насмерть убьёшь…
— Переломаю — залечу, — пообещал Ольгерд. — Убью — подниму…
Горан хотел ещё что-то сказать, но Ольгерд прижался к его губам, вплёл в гриву длинные пальцы, подхватил под затылок, поцеловал глубоко и властно. Потянул с плеч камзол, сбросил на песок рубашку, с трудом заставив себя оторваться от щедрых губ. Широкие плечи, мощная грудь, а гладкая кожа под ладонями такая горячая, почти обжигающая, а этот тихий стон, когда кончики пальцев проходят по позвонкам от шеи до поясницы… Прочь всё лишнее, всё ненужное, и вот его светлый стоит перед ним всесильный и беззащитный, и лунный свет лежит на его плечах, и белыми кажутся волосы, такими же белыми, как и его собственные. Ольгерд обхватил его за талию и повлёк за собой туда, где лунная дорожка плеснула на волны живое серебро. Самая капелька магии, чтобы прохладная вода не охладила желания, чтобы зажглись звёзды в милых глазах, самых любимых, нет, единственных. “Никогда не было такой ночи, мой свет, и никогда больше не будет, ведь этой ночью мы умрём, а утром снова родимся на свет, но будем уже немножко другими”. А сейчас нет ничего, только нежность губ и блеск глаз, только сердце — быстрой птицей в ладони, только жаркое дыхание, и его так мало, и оно — одно на двоих. Прохладная вода уже плескалась где-то у пояса, когда Ольгерд положил руки на плечи возлюбленного и одним движением оседлал его бёдра, скрестив щиколотки на его пояснице. Поднялся высоко, прогнувшись, почти касаясь затылком воды, и почувствовал, как сильные ладони легли на ягодицы, поддерживая, сжимая по-хозяйски, обладая. Грудью скользнул по груди, добавляя ещё частицу магии, вырывая из приоткрытых губ тихое рычание. Плотно прижавшись к сильному телу, опустился ниже, достаточно, чтобы почувствовать первое прикосновение горячей и твёрдой плоти, пустившее сладкую судорогу по бёдрам. Не сдержал слабого вздоха-стона, крепче впился в закаменевшие плечи, поймал поцелуем жадные губы и снова двинулся вверх, запрокинув лицо к залитому лунным светом небу.
Сноп голубого огня разорвался в небе, плеснув в море пригоршню ярких искр. Горан вздрогнул, тихо ахнув:
— Силы Света! Это же маги на башнях! Стражи!
— Конечно, мой свет, — поворковал Ольгерд, лишь крепче обхватывая его стан ногами.
— Ведь они заметят нас!
— Непременно заметят, любовь моя. Рано или поздно… И пошлют сюда дозор… Ему понадобится четверть часа… А может быть, чуть меньше…
И ещё немного магии, на самом кончике языка, который можно теперь сплести с его языком в ласковой и настойчивой борьбе. И не услышать, а почувствовать на губах глубокое и глухое рычание. И поддаться сильным ладоням, прижимающим уже настойчиво, почти грубо, наконец-то покориться этим рукам, тихо вскрикнув, позволяя, впуская глубже, опускаясь ниже и сжимая в себе и ласково, и жадно. Как сильно впиваются в тело его пальцы, назавтра будут синяки, которые его светлый станет целовать, легко касаясь горячей кожи прохладными губами, но это будет завтра, а сейчас…
Голубая сфера взорвалась совсем рядом, на мгновение ослепив, но Горан лишь коротко задохнулся и, зажав в кулаке прядь серебристых волос, запрокинул его голову, а потом впился крепким поцелуем-укусом в беззащитно изогнутую шею. Ольгерд, не выдержав ставшего невыносимым желания, одной рукой крепко обхватив шею возлюбленного, положил другую на свою пульсирующую плоть.
А сгустки голубого огня полыхали уже прямо над головами, осыпая их плечи, холодными ослепительными искрами, вырывая из мрака искаженные страстью лица, распахнутые в крике рты, судорожно прижимающиеся друг к другу тела. Наконец, содрогнувшись в последний раз, Ольгерд уронил голову на плечо Горана. Тот шумно дышал и подрагивал всем телом, будто жеребец после длинной скачки. Проговорил хрипло:
— Если ты с меня слезешь, я смогу отвести им глаза.
Не размыкая ресниц, в блаженной истоме почти растекаясь по пылающей голубым огнём воде, Ольгерд промолвил:
— И тем самым испортишь всё удовольствие, мой свет. И им, и нам.
— Ну уж нет, — возмутился Горан. — Я всё-таки их магистр. Я не могу позволить им поймать меня здесь с голым задом! Я сейчас вынесу тебя на сушу, и мы спрячемся. Или удерём.
— Ладно, неси, если желаешь. Но я и пальцем не пошевелю, чтобы спасти честь твоего светлого магистровского зада…
Прижавшись щекой к тёплому плечу, покачиваясь в сильных руках, Ольгерд блаженно улыбался. Магия любви перегорала в крови, волны сладкой усталости разливались по телу, отзываясь лёгким покалыванием в натруженных мышцах. Он думал о том, что Горан всё ещё ужасно скован и старомодно консервативен, а значит, ему, Ольгерду, придётся немало потрудиться, чтобы избавить возлюбленного от комплексов светлого воспитания. И он, пожалуй, согласен посвятить этому благородному труду остаток своих долгих дней.