Тина уже давно выучила зубодробительный текст молитв. Её любимая — “Отче Наш”. Банально до одури, но именно эта короткая мольба всегда помогает успокоиться. Весь секрет — сосредоточиться на словах. Тревога уходит сама собой, а хладнокровие возвращается, принося с собой ясность мыслей.
То есть то, что просто, чёрт возьми, необходимо для выживания в космосе. Может, поэтому Тина до сих пор жива. Может, ей просто везёт. Может, Вселенной захотелось поразвлечься, наблюдая за тем, как Тина бродит по явно необитаемой планете в поисках даже не жизни — хотя бы собственного корабля.
Они что, улетели?
Тина уже четыре раза прочла Отче Наш, поэтому её руки не трясутся, а дыхание ровное. Что, кстати, очень даже неплохо: воздух в скафандре ограничен.
Тина читает молитву в сто тридцать второй раз, привалившись спиной к неровному валуну, когда на алом горизонте появляется маленькая чёрная точка. Второе солнце неизвестной планеты село несколько минут назад, поэтому видимость не особо хорошая, но сомнений нет: это станция.
Бог действительно есть, думает Тина — далеко не в первый раз — и поднимается на ноги, лениво взмахивая руками. Обе ракетницы на поясе пусты, так что остаётся привлекать к себе внимание довольно старомодным способом, но Тина совершенно спокойна: Бог-то есть.
Станция быстро приближается, и Тина в какой-то момент понимает, что, кажется, это не совсем её корабль.
Ладно, мало ли в космосе кораблей. В конце концов, все летят с Земли. Все они равны: абсолютные неудачники, которые, скорее всего, не вернутся обратно.
Корабль зависает в воздухе, а потом медленно опускается на поверхность планеты, поднимая неровные клубы тёмно-коричневой пыли. Он огромный; земля под ногами Тины вздрагивает, и Тина вздрагивает вместе с ней: станция выглядит угрожающе. Нет, дело не во внешнем виде; так-то корабль как корабль, ничего особенного. Дело в Тине: Тина верит интуиции, а сейчас интуиция советует хорошенько пробежаться в противоположном от корабля направлении. Интуиция — это святое, это как молитва, поэтому Тина делает небольшой шажок назад, ещё один, и ещё, но помчаться со всех ног ей мешает портативное силовое поле. Тина с исследовательским любопытством смотрит на горящие вокруг неё синие огоньки: таких технологий она ещё не видела, а потом понимает, что не может двинуться с места. Совсем. Может пошевелить рукой, но только с неимоверным усилием.
Плохо. Это — плохо. Это значит, что Тину воспринимают как врага. Это значит, что, скорее всего, на Землю она больше точно не вернётся.
Тина стискивает зубы и под учащающийся стук собственного сердца читает Отче Наш в сто тридцать третий раз.
От корабля к ней направляются три фигуры. Скафандры на них матово-чёрные, а стекла шлемов затемнены. Тине не удаётся поймать за хвост ускользнувшую мысль: где-то она таких уже видела.
Фигуры обступают её с трёх сторон, и Тина приветливо — ей хочется думать, что её оскал выглядит именно так, — улыбается тому, кто стоит напротив неё. Затемненное стекло никак не реагирует на её отбеленные зубы, а вот скафандр справа подходит ближе.
Тина бы подняла руки в жесте доброй воли, но всё, что она может — это едва заметно пошевелить кистью. В общепринятом языке жестов это не значит ничего.
Алое небо, постепенно переходящее в фиолетовое, причудливо отражается в шлемах, придавая стёклам необычайно глубокий оттенок. Тина прекрасно понимает, что сейчас делают эти трое: совещаются, решая её судьбу.
То, что силовое поле резко отключается, Тина воспринимает как хороший знак. Не удержавшись, она падает на колени и тут же поднимает обе руки: она сдаётся.
Тот, что слева, качает головой и рукой показывает на корабль.
Пока живём, радостно думает Тина, бросая взгляд на небо: спасибо, Бог.
Округлой формы шлюз закрывается за их спинами, когда они заходят внутрь станции. Ботинки с лязгом прилипают к полу: привет, гравитация; а грохот двигателей слышен даже сквозь шлем. Тина с интересом осматривается, но в шлюзовом отсеке полутемно, видны только змеящиеся провода на стенах да тусклые лампы по бокам.
Повинуясь жесту одного из сопровождающих, она снимает шлем и с наслаждением вдыхает кажущийся невероятно свежим воздух.
Ещё бы — после стольких часов в скафандре.
Тина взъерошивает руками слипшиеся волосы и чувствует себя относительно хорошо, когда её почти вежливо подталкивают в спину.
Ему лет тридцать. Второму — столько же. Третий чуть постарше, в небольшой бородке уже поблёскивает седина.
У всех троих — татуировки на шеях. Тина разглядывает треугольник с вертикально перечёркнутым кругом внутри и вдруг вспоминает. И холодеет.
Это знак пиратов.
Это знак пиратов Грейвса.
Она автоматически шагает вперёд, тупо глядя в спину идущего перед ней мужчины. Грейвс — он как космос: скорее всего, тебя убьёт.
Им мало рассказывали про космических пиратов в целом, но вот лично Грейвсу уделили целых три слайда длинной вступительной презентации. Стандартный набор (жесток-умён-неуловим) дополняли благородные черты лица и невероятные стратегические способности. Ограбления межгалактических станций проходили как по маслу, потому что двумя годами ранее один из его людей вступил в команду экипажа, а второй уже пять лет работал на заводе по производству дверей для космических кораблей — и так далее. Он мыслил масштабно — и даже слишком, поэтому понять, что на что влияло, было очень сложно и пока что выходило за грани возможностей только начавшей развиваться космической полиции.
Короче говоря, Грейвс был крайне хитрым и совершенно непредсказуемым подонком.
По шее Тины струится холодок, очерчивая линию позвоночника. В скафандре вдруг становится очень прохладно, и Тина мельком смотрит на маленький экранчик: нет, с температурой всё в порядке.
Время молиться, думает Тина, когда её приводят на мостик, с которого открывается потрясающий вид на планету, закутывающуюся в ночь. Совсем рядом мерцают звёзды, весело подмигивая: мы вот живы; а с левой стороны медленно выползает покрытая оспинами местная луна грязно-бежевого цвета.
Грейвс стоит спиной к Тине, заложив руки за спину. Капитан Тины, Серафина Пиквери, тоже любила так делать; она могла простоять всю ночь, просто глядя на бескрайние просторы космоса, в такие моменты кажущегося дружелюбным.
Тина предпочитает ночью спать и ничего не теряет: днём космос абсолютно такой же; ему всё равно, какие разделения на сутки придумали люди.
— Вы знаете, почему вы всё ещё живы? — интересуется Грейвс, чуть поворачивая голову.
Низкий голос, чётко очерченный профиль.
— Нет, — честно хрипит Тина и негромко откашливается. В горле неприятно першит, и она подавляет машинальное желание потереть пальцами область трахеи.
— Я тоже, — Грейвс встаёт спиной к звёздам, и Тина удивлённо поднимает брови: Грейвс носит галстук.
Никто не носит галстуки в космосе, понимаете?
— Вас заметил мой штурман, — Грейвс делает шаг вперёд, и Тина отшатывается, упираясь в чью-то грудь.
Сильная рука возвращает Тину на место.
— Честно говоря, мне стало интересно, — Грейвс подходит к ней ещё ближе, — какого чёрта вы вообще забыли на этой равнине? Решили позагорать? — он пытливо всматривается в её лицо. — Вечерний променад?