Я вышел на улицу. К этому моменту Джовахирлал уже спустился с холма и скрылся в лесу. «И правда, идет», — радовался я, глядя в бинокль, как он пробирается через высокие заросли травы и кустарников. Я и думать забыл, что у меня в конторе остались какие-то дела. Как мучительно чувство ожидания! Чем более труднодостижима вещь, тем выше ее ценность в наших глазах. Правду говорят, что истинная ценность или бесполезность желаемой вещи не имеет ничего общего с нашими надуманными представлениями о ней, но мы привыкли оценивать большую часть того, что нас окружает, именно исходя из этого искусственного мерила.
Джовахирлал показался на той стороне узкой и песчанистой низины, раскинувшейся прямо перед нашей конторой. Я поднялся со стула, а Гоштхо-бабу пошел ему навстречу. Поравнявшись с ним, Джовахирлал поприветствовал нас и протянул мужчине стопку писем.
Была среди них и парочка личных писем, написанных знакомой рукой. Читая их, я посмотрел на окружавший меня со всех сторон лес и удивился: куда меня только занесло? Представить не мог, что буду здесь жить, коротая день за днем вдали от привычной жизни Калькутты. Я начал выписывать один иностранный журнал и сегодня получил его выпуск. На обложке было написано: «На гребне популярности: о летающих аппаратах». Разве понял бы я научную значимость этого открытия двадцатого века, читая о нем в самом сердце многолюдной Калькутты? Этот одинокий лесной край располагал к тому, чтобы думать и удивляться, — даже окружающая обстановка тут навевала это ощущение.
Признаться, именно здесь я научился созерцать жизнь. Столько разных мыслей родилось в голове, столько всего вспомнилось — еще никогда это не приносило мне такого удовольствия. Несмотря на сотни неудобств, которые я претерпевал здесь, эта радость, словно крепкий напиток, день ото дня пьянила меня.
Вместе с тем нельзя сказать, что я был одиноким узником какого-нибудь необитаемого острова посреди Тихого океана. Милях в тридцати-тридцати двух отсюда была железнодорожная станция. От нее примерно за час можно было доехать до Пурнии и за три часа до Мунгера. Но начнем с того, что добраться до станции — целое испытание, и я бы мог пройти через него, будь в Пурнии или Мунгере что-то стоящее этого. Однако ни я там никого не знал, ни кто-то — меня. Тогда к чему ехать?
Покинув Калькутту, я так остро нуждался здесь в чтении книг и беседах с друзьями, что не раз задумывался о том, что такое существование для меня невыносимо. Вся моя жизнь осталась в Калькутте, а в Пурнии или Мунгере у меня никого не было, чтобы туда поехать. Но и вернуться в Калькутту без разрешения сверху я не мог, к тому же поездка туда даже на несколько дней обошлась бы слишком дорого.
После нескольких месяцев жизни тут, за которые я успел пережить и хорошее, и плохое, в конце месяца чойтро[27] случилось злоключение, которое на моем опыте было впервые. В месяц поуш выпало немного дождей, а после не пролилось ни капли ни в магх[28], ни в пхалгун, ни в чойтро, ни в бойшакх[29]. И чем нестерпимее становилась жара, тем сильнее ощущалась нехватка воды.
Такими простыми словами, как «жара» и «нехватка воды», не описать всего ужаса этого устрашающего природного бедствия. Во всех уголках наших угодий — начиная с Аджмабада на севере и Кишонпу́ра на юге, Пхулкии-Бойхар и Лобтулии на востоке и вплоть до границ округа Мунгер на западе — не осталось ни одного источника воды, все каналы, пруды и озера пересохли. Конечно, можно было вырыть колодец, но из него едва ли удалось бы добыть хоть немного воды — хотя из песчаной почвы била тонкая струйка, требовалось больше часа, чтобы набрать маленькое ведерко. Повсюду царила разруха. Нашей единственной надеждой была река Коши милях в семи-восьми от наших самых восточных границ, по другую сторону знаменитого заповедного леса Мохонпура. Между нашими владениями и заповедником протекала небольшая горная речушка, берущая начало в тераях Непала, но сейчас от нее осталась только полоска из гальки в песчаном русле. Толпы девушек приходят каждый день из самых далеких деревень в надежде набрать хоть немного воды из вырытого колодца и, часами процеживая грязь и песок, возвращаются домой с половиной кувшина мутной жидкости.
Но от этой горной реки — местные называли ее «Мичхи́» — толку для нас было мало, потому что текла она слишком далеко от наших земель. На участке, где располагалась наша контора, тоже не было хорошего колодца. Из того небольшого, что имелся, едва ли можно было набрать хоть немного воды: на то, чтобы наполнить три ведра, уходило полдня.