После этого я еще много раз любовался лунными ночами в Пхулкии-Бойхар — например, в середине месяца пхалгу́н[21], когда всё вокруг словно укрыто цветистым ковром из цветов дудхли, доносимый ночным ветерком нежный аромат которых я жадно вдыхал, — и всякий раз меня неизменно удивляло то, как необыкновенно прекрасен может быть лунный свет и какое чувство смятения он может порождать в душе. И как я только не замечал всего этого, когда жил в Калькутте! Не стану описывать те лунные ночи, что мне довелось увидеть в Пхулкии-Бойхар, мне это не под силу: тому, кто не созерцал такого рода красоту своими глазами, будет недостаточного простого рассказа или описания, чтобы почувствовать ее, — это бескрайнее небо, это безмолвие, это одиночество, эти устремляющиеся к горизонту леса. Хотя бы раз в жизни стоит полюбоваться красотой такой ночи, а тот, кому не удалось этого сделать, всё равно что навсегда лишился возможности познакомиться с одним из невиданных и чудесных творений Бога.
Однажды под вечер, возвращаясь из разведывательного лагеря в Аджмабаде, я сбился с пути и заблудился в лесу. Земля здесь не была равнинной: высокие, поросшие деревьями и кустарниками песчаные холмы сменялись небольшими ущельями, всюду росла зелень. Я взобрался на один из холмов и осмотрелся вокруг в надежде разглядеть яркий флаг Ханумана, что красовался на крыше нашей конторы, но его не было видно, лишь только волнистые холмы перемежались с зарослями тамариска и сахарного тростника да изредка можно было увидеть рощи из дерева сал и аcан. После двух часов бесплодных блужданий, так и не выйдя на нужную дорогу, я вдруг подумал, почему бы не попробовать идти по звездам. Было лето, Орион висел практически над головой, но я так и не понял, откуда пришел. Большую Медведицу отыскать мне также не удалось, поэтому, оставив попытки ориентироваться по звездам, я просто отпустил поводья и позволил лошади идти, куда ей захочется. Мили через две в глубине лесной чащи показался свет, я поехал на него и вскоре оказался на небольшой расчищенной от леса площадке примерно в двадцать квадратных футов, на которой расположилась низенькая соломенная хижина. Несмотря на то, что было лето, перед хижиной горел костер, немного поодаль от него сидел какой-то мужчина и был чем-то занят.
Топот копыт моей лошади напугал его, и, вскочив со своего места, он спросил: «Кто там?» Поняв, кто перед ним, мужчина тут же подошел ко мне и с большим почтением помог спешиться.
К этому моменту я уже очень устал, потому что почти шесть часов провел верхом на лошади, сначала следуя по пятам управляющего разведывательным лагерем, а затем бесцельно блуждая по лесу, сбившись с пути. Я опустился на соломенную циновку, которую дал мужчина, и спросил его:
— Как тебя зовут?
— Го́ну Маха́то из касты ганго́та[22].
Я знал, что в этом регионе люди из касты гангота добывают себе средства к существованию земледелием и выпасом скота, но что мог делать этот человек совершенно один в этой глубокой лесной чаще?
— Чем ты тут занимаешься? Где твой дом? — спросил я.
— Пасу буйволов, господин. Мой дом в Лочхо́мниятоле, в округе Дхоромпур, примерно в двадцати милях отсюда.
— Свои буйволы? Сколько?
— Целых пять, господин, — с гордостью ответил Гону.
Целых пять… Я был удивлен, услышав, что ради выпаса всего лишь пяти буйволов он оставил свою деревню в двадцати милях отсюда и поселился в безлюдном лесу, коротая в одиночестве день за днем, месяц за месяцем в крохотной собственноручно построенной хижине. Мне как человеку, только недавно приехавшему из Калькутты и взращенному городской культурой театров и кино, было это совершенно не понятно. Но немного ближе узнав жизнь этого края, я понял, что единственной причиной, почему Гону Махато жил именно так, а не иначе, был уклад его жизни: раз у него есть пять буйволов — значит, нужно их пасти, а раз нужно пасти — значит, не остается ничего другого, кроме как поселиться в лесу и жить там одному в хижине. Это простая проза жизни, и в ней нет ничего, достойного удивления.
22
Гангота — каста земледельцев, землевладельцев и наемных сельскохозяйственных рабочих, берущая, вероятно, свое название от реки Ганга, по берегам которой многие из них живут.