От этой мысли ей становится грустно. Уехать бы отсюда, посмотреть на мир… Да вот только как? Нет, пока она привязана к деревне. А вот потом… потом… Нет, не нужно об этом! Все это так зыбко. Ее учили всегда рассчитывать только на себя и не полагаться на других, и она хорошо усвоила урок.
Девушка сворачивает к реке. Ей здесь нравится. Можно смотреть с моста на воду и позволить мыслям течь так же неторопливо и свободно. Вот здесь можно и помечтать, только самую малость и не о том, о чем хочется больше всего. Можно представить, как она убегает с бродячими артистами и путешествует с ними по городам. Все говорят, что у нее хороший голос, поэтому ее будут слушать с удовольствием и кидать к ее ногам монеты.
Девушка начинает напевать. Сначала песня звучит робко, но потом голос набирает силу. Когда она поднимается на мост, слова льются широко и вольно. Она заканчивает песню, глядя на свое отражение в темной речной воде. Ей нравится, какая она, когда поет. Девушка увлечена и не сразу замечает чужое присутствие.
– Вот наконец и ты, – произносит голос.
Она поднимает голову и понимает, что сегодня не увидит артистов. Ее ждет кое-что получше. Она счастливо улыбается.
Мидлшир, наши дни
– Виктор Эрскин, с ума сойти. Полный тезка или?..
Виктор поморщился. Этого следовало ожидать. Уж кто-кто, а редактор местной газеты должен был знать это имя. Даже если этот редактор выглядел как взъерошенный и немного безумный Санта.
– Это мой отец, – ответил Виктор ровным голосом.
– Вот оно как, – взгляд редактора из любопытного стал заинтересованным. – А вы, значит, тоже пишете?
Ну вот и еще один удар. Это мерзкое, уничижительное «тоже», в котором для говорившего не было ничего мерзкого и уничижительного, каждый раз вколачивало Виктора в землю. Но нужно было терпеть. Терпеть, чтобы однажды добиться своего и вспоминать об этом со снисходительной улыбкой победителя.
– Да, – ответил он просто.
– Династия… – протянул редактор. – А мой сын подался в сантехники. Да… Ну что ж, давайте посмотрим, что тут у вас.
Он зашуршал распечатками, и Виктор с тоской понял, что его рассказ еще даже не прочли. И теперь ему предстоит сидеть, как школьнику перед учителем, и ждать, когда последний вынесет вердикт и поставит оценку. Он взбунтовался.
– Если вам нужно время, мистер Дропс, я пойду выпью кофе, – сказал Виктор, поднимаясь.
Дропс быстро глянул на Виктора поверх очков и махнул рукой:
– Бросьте, Эрскин. До ближайшей кофейни идти полчаса, и тамошний кофе того не стоит. У нас есть кофемашина, вон там, в углу, а читаю я быстро. Ну, не обижайтесь. В последние два дня у нас тут был кавардак. Женское благотворительное общество устраивало Мидлширский лыжный пробег. Половина участников и лыжи-то до этого не надевала, и мы с Менди носились между лыжней и госпиталем. Но денег они собрали прилично. Не каждый день увидишь, как пятьдесят женщин валяются в снегу ради всеобщего блага.
Виктор представил эту картину и невольно улыбнулся. Раздражение схлынуло.
– А молоко у вас найдется?
– Да, сухое, на полке. Угощайтесь.
На стене прямо над кофемашиной висела репродукция какого-то мариниста, причем висела криво. Виктор протянул руку, чтобы ее поправить, но она тут же завалилась на другой бок. Он оставил ее так. Кофемашина немного посопротивлялась, но в итоге зашипела и выдала угольно-черный напиток. Виктор нашел пачку сухого молока, прочел инструкцию и бросил в стакан две ложки порошка, который тут же превратился в неразбиваемые комочки. Несмотря на это, кофе оказался вполне сносным. Прихлебывая из картонного стаканчика, Виктор разглядывал редакцию.
Помещение было небольшим и выглядело сонным. Два рабочих стола из четырех были обитаемы. За ними сидели и сосредоточенно смотрели в мониторы маленькая толстенькая журналистка и верстальщик. Журналистка иногда отвлекалась на телефонные звонки, что-то записывала на стикерах и клеила их на монитор. Пока Виктор пил кофе, монитор стал походить на огромный глаз с толстыми разноцветными ресницами по периметру. После очередного звонка журналистка сделала запись, занесла руку, убедилась, что свободного места не осталось, и шлепнула стикер прямо на стол.
– Гораций, пожалуйста, берите трубку сами! – взмолилась женщина. – Я не могу писать аналитику и одновременно работать секретарем!
На Горация, к удивлению Виктора, отозвался сам редактор. В газете перед его фамилией стояли инициалы Б. Г., и Эрскин был уверен, что Дропса зовут Билл или Бен.