- Из опыта, - просто и спокойно разъяснил центурион. – Я всю жизнь обучал молодых солдат. Я вижу, кто чем дышит, к кому какой подход. Легион – не частокол из палок. Это живой организм, состоящий из живых людей. Там, где кто-то болен, строй окажется уязвимым… Почему святой и мудрый старец держит тебя – молодую и очень красивую – подле себя? Чего ты боишься? От чего ищешь защиту?
Она порозовела, опустила глаза. Долго молчала.
Потом едва слышно выдохнула:
- От себя…
***
Весь день Юния была молчаливой и задумчивой; занимаясь рукоделием, часто поднимала глаза к небу в проеме окна, словно ожидая от него каких-то ответов.
Когда центурион вернулся вечером из Торира, девушка не сразу заметила, что он подошел и, улыбаясь, смотрит на нее. Она вздрогнула, шитье скользнуло из ее рук. Девушка подхватила его и поднялась, немного смутившись.
- Отец Дементий принял лекарство и спит. А я сейчас приготовлю вам ужин.
- Не спеши, - сказал Гай Луций. – Я пока не голоден. В Торире тоже очень гостеприимная община. Я хочу немного побыть с тобой. Оказывается, я успел по тебе соскучиться.
Она прямо посмотрела ему в глаза. Потом ответила с удивлением:
- Не могу понять, почему так легко чувствую себя с вами. Я даже не смущаюсь, когда вы говорите мне слова, от которых постаралась бы оборониться, произнеси их кто-нибудь другой.
Он кивнул.
- Я рад. Был бы больше рад, если бы ты сказала, что тоже по мне скучала.
Девушка рассмеялась:
- А ведь это правда!
- Ты думала обо мне?
- Да. Как прошел у вас день в Торире?
- Похоже, Господу и правда угоден мой обет. Пришли к согласию по всем вопросам и с зодчими, и с каменщиками. Фундамент будет старый, что упрощает задачу. Завтра пошлю за деньгами, чтобы оплатить начало работ.
Юния отложила рукоделие, и они вышли в сад к бассейну. Девушка села на его каменную кладку, зачерпнула ладонью воду, розовую от зарева заката.
- Расскажешь дальше? – спросил Гай Луций.
- О чем? – удивленно обернулась она.
- О Гамалииле.
Девушка вздрогнула, вода пролилась у нее между пальцев.
Оба долго молчали. Краски заката угасали.
Потом она бесцветно проговорила:
- Почему бы и нет?.. Это тоже может быть поучительно…
- Нет, - твердо сказал центурион. – Это слово здесь не приемлемо.
Тогда она развернулась, - так, что длинные золотые локоны разлетелись по плечам.
- Да… я знаю! Вы не будете смеяться… Я действительно влюбилась в него! Это было похоже на безумие… Влюбилась впервые в жизни! Какая я была глупая… как умела, старалась понравиться… Приходила к дому этого купца… заводила разговор о заказе товара, о специях, фруктах, тканях… потом о иудейских обычаях… об их религии… пыталась заинтересовать и женской красотой, и торговой выгодой, и умом… Наверное, это и правда было ужасно - как я вела себя… Но штурмовала я совершенно неприступную крепость. Я ничего не могла понять - чем я плоха, чем отталкиваю? Ведь половина элитной римской молодежи сходила по мне с ума. А тут сошла с ума я - по красивому иудейскому мальчику… Закончилось тем, что я оставила в покое торговлю и обычаи и спросила его прямо – почему он не хочет ответить мне взаимностью? Тогда он тоже ответил прямо – что он думает обо мне, какая я тварь и блудница, и насколько ему отвратительна, и что с такими велит делать иудейский закон, и что помочь таким может только Господь Христос, который есть Спаситель грешников! Мы просто стояли и орали друг на друга – зрелище не для нервных… И тогда я уцепилась за это совершенно незнакомое мне Имя, произнесенное им с таким почтением, потому что понимала: если уйду отсюда – то сразу кинусь в Тибр! Я кричала, что пусть его Христос – спасатель, но он – его ученик – готов убивать, закидывать камнями вместо того, чтобы просветить, научить и помочь! И грош цена такому Имени в его устах, потому что произносит его злое сердце!
И вот здесь что-то стронулось… Видимо, я задела единственное чувствительное место, что и дало мне надежду. Он замолчал, отдышался… потом, запинаясь, произнес, что, если я перестану к нему приставать с низкими намерениями и стану слушать, то он расскажет… просветит и научит. Естественно, я пообещала, и мы разошлись в тот день почти друзьями – настолько устали от споров и противоборства.
Конечно, я пересмотрела свою тактику и превратилась в прилежную ученицу. И вскоре поняла, насколько все это чудовищно! Меня совсем не интересовало то, что бедный мальчик с таким воодушевлением начал втолковывать заблудшей душе. Я только смотрела на его лицо, волосы, руки, мне был важен блеск этих глаз, его запах, дыхание, звук голоса… Мне хотелось закричать: перестань! Лучше убей! Пусть я тварь, но я не могу тебе лгать!
И я помню тот оранжевый вечер, когда ждала его на портике храма Сатурна, куда пригласила, чтобы сказать правду, чтобы проститься. Я бродила и кружилась между колонн по самой кромке, внизу был город, площадь, я смотрела только на золотой вечерний диск солнца, голова моя тоже кружилась, словно в бредовом мареве… И я не заметила, как шагнула в пустоту…
Ты мог слышать об этом процессе – про это говорили во всех римских общинах. Гамалиила, который как раз поднялся на портик, схватили, обвинив в покушении на убийство дочери римского консула. Я лежала дома разбитая, без сознания, а между тем шел судебный процесс, и просто чудо, что я вовремя очнулась и из разговора слуг услышала, что Гамалиила вот-вот осудят! Меня принесли на носилках в помещение суда, и я боялась только одного: что могу вновь потерять сознание, но я успела выкрикнуть эти слова и опередить обвинительный вердикт: «Справедливости! Этот человек невиновен! Я просто оступилась – клянусь Юстицией!»
…Жалела ли я о том, что не разбилась насмерть? Иногда… Но семья Гамалиила навестила меня и потом присылала лекарства и подарки. У меня хватило ума и совести не тревожить больше этих людей, которым принесла я столько несчастья. Я перестала искать встреч с Гамалиилом, но обо всех событиях в его жизни мне тут же сообщали. По сути, я продолжала жить им одним.
Так прошло полгода. И тут на должность префекта Рима заступил некто Тиберий Титус - человек явно с манией величия, но, что еще хуже – яростный ненавистник христиан. Это ты тоже мог слышать, ведь говорят: если в Риме разобьется горшок – стук слышно по всему миру. Первое же происшествие – разбойное нападение на торговый обоз – он связал с общиной римских христиан. Их всех схватили во время богослужения и бросили в тюрьму – ту, что за акведуком, возле городских бань. Гамалиила тоже. Я узнала об этом от своих людей и тут же побежала к тюрьме.
Помню, была ветреная ночь, страшный ливень… Я подкупила охрану, вызвала его… умоляла позволить спасти, просила уйти со мною, обещала переправить на другой конец страны, исчезнуть из его жизни навсегда – утопиться, повеситься… но лишь бы он выжил… лишь бы жил!.. Он отказывался… кажется, готов был ударить меня.
Тогда я отстранила его и – вошла в камеру. Они сидели на соломе, на каменном полу – человек сорок. Посреди каземата в какой-то плошке горел свечной огарок. Я встала на колени. Рассказала всё, как есть. Что люблю его. Что не могу допустить его гибели. И если он не хочет спасаться один - просила разрешения спасти их всех, увести от завтрашней казни. Я ведь могла продать имение, подкупить всю префектуру…