— Тебе куда? — спросил, когда они покатили по Садовому.
Но она не ответила.
— Ты специально меня подстерегала, чтобы кинуться под колеса, да! Что молчишь-то? — Володя взглянул на свою неожиданную пассажирку: корзина на коленях, голова — на корзине, лицо осунувшееся, бледное, коса растрепана, волосы выбились, прядями разметались по лицу.
— Так что же случилось? — переспросил мягко. — Скажи, легче станет. Серьезное?
— Да, — наконец отозвалась она. — Сегодня я поняла, что никогда не стану актрисой.
— Ах, вот оно что! Это действительно катастрофа. — Он изо всех сил старался говорить без улыбки. — И жизнь кончилась. И теперь можно под колеса, верно?.. А как поняла-то, что не станешь? Сама или кто подсказал?
— Сама, — тихо произнесла девушка с корзиной. И вдруг ощетинилась: — А почему вы улыбаетесь?
— Я? — удивился Владимир. — Вовсе нет. А впрочем, может быть. Извини. Просто мне почему-то стало вдруг хорошо.
— Потому что плохо другому?
— А ты злая.
— Да.
— И с характером. Значит, жить будешь. Не помрешь.
— А я и не собиралась. Просто переходила улицу.
— У тебя что, врожденная тяга к нарушениям правил?
— Вы, случайно, не милиционер?
— Нет. А жаль: на его месте я бы оштрафовал тебя на десять рублей. Или двадцать. Чтобы знала.
— Боюсь я ваших милиционеров! — дернула плечом и провела ногтем по прутьям корзины. Получился очень даже мелодичный звук: тр-р-рынь!
— Что там у тебя? — кивнул Володя на плетенку.
— Груши. Мать из Отрадного прислала. Витамины для третьего тура, — усмехнулась невесело. — А я вот…
— Да, знатная корзина. Настоящая верейка.
— Чем она вам не нравится? — спросила с вызовом.
— Кто тебе сказал? Очень нравится! Просто катастрофически нравится! — уверял с нарастающим энтузиазмом. — Только вот не маловата ли для витаминов? А?
— Как раз, — ответила сухо и приказала: — Остановите.
— Уже? — огорчился Володя, нажимая на тормоз. Но в самый последний момент, перед тем как окончательно дожать педаль и подрулить к тротуару, предложил: — А знаешь, поедем в какое-нибудь кафе. Я еще не обедал. Посидим, поговорим. У тебя беда, у меня свои неприятности. Два минуса иногда дают плюс. Не боишься?
— Я? Вас? Вот еще! — И захлопнула открытую было дверцу. — Можете называть меня Линкой.
Они остановились у небольшого кафе на улице Чехова.
— Как же все произошло? — спросил Володя, когда официантка взяла у них заказ. — Когда?
— На втором туре.
— Срезалась?
— Официально — нет. Но это потому, что в приемной комиссии был один из бывших учеников тети моей. Он — известный артист. Тетка, наверно, его втихаря просила обо мне: он иногда ей звонит, поздравляет с праздниками.
— Что ж тут такого? Ничего плохого в этом нет, — начал он, слегка спотыкаясь. — Сейчас все просят. Друг другу надо помогать. Век такой…
Линка пристально посмотрела на него. Но на Володином лице было искреннее желание утешить ее.
— Положим, пройду. А потом? Кто за меня играть будет? У этого актера, что тетке звонит, каждый раз, когда он по пьесе умирает, синеют ногти — тетя Катя рассказывала. Я так не смогу. Никогда в жизни. А плохих актрис и без меня хватает.
— Хотела стать непременно звездой?
— Хотела. Очень…
…Линка вспомнила: луг, звенящий кузнечиками, запах ромашек и клевера. И много-много солнца. Там было всего очень много, на берегу той небольшой речки, — стрекоз, жаворонков, солнца, смеха. И ромашек — целый ворох нарвал Толик.
«Сумасшедший! Ты что, весь луг оборвал?»
«Не весь, две ромашки оставил».
«Почему именно две?»
«А ты подумай. До сих пор вроде была сообразительной, — смеется Толик и осыпает ее душистыми, разомлевшими на солнце ромашками. — Привыкай! Цветы и слава — спутники киноактрисы. Неповторимой, необыкновенной, как напишут в «Советском экране», Л. Сизовой… Нет, Соколовой», — поправился он.
Где-то внутри ее тренькнул и задрожал тонкий-тонкий звук. Стал крепнуть, рваться наружу, навстречу этой сверкающей сини и песне жаворонка, набирать высоту. И Линка поняла, что если она сейчас чего-нибудь не предпримет, то погибнет. Просто взорвется и разлетится на мелкие кусочки от счастья. Она раскинула руки и, крутанув косой, плюхнулась на землю, на ромашки. Глотнула их пряный жаркий запах и чуть не потеряла сознание: так здорово. И все звенит — и трава, и воздух, и тело. Каждая жилка, каждый мускул — до того все упруго, молодо. И до того хочется жить! «Соколовой»! Да, он так сказал…
…Не оправдала. Не потянула. Эх ты!..