«Дать больше самостоятельности студенту!»
«И больше практики!»
«Да, но не за счет теории, а то совсем думать отучатся».
«Думающих сейчас навалом, а вот работающих…»
«Исключить прием случайных людей. Обсудить, как бороться с протекционизмом! Эти блатные уже вот тут сидят…»
Вскакивали с мест, шумели. Эмоций тратили, как на всю оставшуюся жизнь. И понятно — ведь кровное, наболевшее.
Роман выждал, когда все наговорились до хрипоты, вышел к столу Глеба и четко, без буйных страстей изложил собственный взгляд на текущий момент:
«Как явствует из всего сказанного сейчас в этих стенах, каждый из нас не раз задумывался, каким бы он хотел видеть будущее нашего института. Лично я представляю его себе так…»
И дальше — конкретно, по пунктам — первое, второе, десятое… Целая программа — прав Глеб.
Глеб смотрел на своего друга, многолетнего верного соавтора, во все глаза. Он, как и все, разумеется, понял, что для такой речи нужно было долго и всерьез готовиться и что прозвучать она должна бы из уст заведующего, а не как «голос с места».
«Нет, ну каков наш Грызлов?!» — жаловался Полине Глеб после кафедры, доставая из кармана валидол.
Она улыбнулась этой нечаянной рифме: поэтами, говорят, становятся с горя, не с радости. И все. Сказать Глебу что-нибудь утешительное так И не смогла: не к тому человеку обратился он за сочувствием.
Полине этого просто не понять: почему они так рвутся к дополнительным нагрузкам? И Глеб, и Роман. Власть? Но ведь это когда-то слова «кресло» и «кормушка» считались синонимами, давным-давно. А теперь? Что дало Глебу его заведование? Седину и проплешину на затылке? Да еще сердечную недостаточность — сосет валидол, как карамельки.
Как-то в минуту откровенности Сухоруков (тогда всего-навсего и. о.) признался Полине: «Я согласился не за тем, чтобы командовать другими, а чтобы мной никто не командовал».
После того заседания кафедры все вдруг почувствовали, что пахнет паленым. Стали гадать: кто вместо?
«Грызлов, кто же еще!» — говорили одни.
«Нет, тут более тонкая игра, — возражали другие. — Глеб устарел, место разгребают кому-то другому».
«А-а, хрен редьки не слаще!»
«Смотря какой хрен и какая редька. Бывает и слаще», — не соглашалась Галка Леонова.
Полина же, несмотря на сложные отношения с Глебом, считала, что уж лучше он: с Андреичем хоть поспорить можно.
«Нам следует пересмотреть некоторые принципы воспитания, — заявил как-то Глеб. — Чтобы не было менторства. Студенту нужен советчик, партнер».
«Палка студенту нужна, Глеб Андреевич, вот что!» — возразил кто-то.
Может, в этом есть доля истины: строгих преподавателей студенты и в самом деле уважают больше, чем мягких. Кнут почитался на протяжении всей истории.
Но вот Дротов не пожелал считаться с историей. Ушел, не дожидаясь, пока кто-нибудь примерит этот кнут к его спине.
А что касается Грызлова… Да, Ромка мягче. Он больше «свой». Но именно по-свойски он так измотает всех бесчисленными поручениями, что собственное имя забудешь. По этой части Грызлов — маэстро. Зарубят одну идею — вместо нее несколько новых. Растут, как головы у дракона. Когда грызловская идея комиссии кругового контроля потерпела провал, он быстренько переориентировался и переименовал ее в комиссию внутривузовского контроля.
«Ты, Ром, по-моему, просто вредитель, — предупреждала его Галка Леонова. — Подрываешь авторитет самого принципа: не доверяешь сознательности человека новой формации».
«Это ты, что ли, новой формации?» — хохотал Роман.
Теперь Грызлов носится с идеей комиссии межвузовского контроля и уже числит себя ее председателем.
При этом Грызлов умудряется помнить и про личные потребности: делает для какого-то неизвестного поэта подстрочники известных немецких и французских авторов. Время для этого выкраивает в основном за счет скорости передвижения — носится по институту взмыленный. Только и слышишь: «Всё! Меня для всех нет! Я — улетел…» «Остынь! — как-то схватила его за рукав Полина. — Куда мчишь-то?» — «Надо, Поль, надо! Овес-то вздорожал, кормить Пегаса нечем! — пожаловался Ромка. Но дело не забыл: — Передай Леоновой, чтобы обеспечила явку: на общество трезвости — десять человек, на партконференцию — пять!»
Одна Железная Лена не дает ему себя подгонять. «При пожаре звоните 01», — говорит ему.
«Как его учили», — усмехается Леонова.
Нет, уж лучше Глеб, чем Роман.
Полина снова повернулась лицом к морю, к солнцу. До чего же оно здесь оглушительное, ошалеть можно!