— Потому, что мне страшно.
— А разве взрослым бывает страшно? — Он даже плакать перестал.
— Бывает. Еще как бывает!
— Ну да-а! — не поверил он и снова завел: — А-а-а!
Полина взяла его на руки, прижала к себе.
— Тебя как зовут, а?
Малыш не успел ответить — она проснулась. Лежит на животе, крепко обхватив мокрую от слез подушку…
— …Утром опять Володя звонил, — вздохнула тетка.
«Да, была однажды замужем», — невесело подумала про себя Полина.
— Но ведь жизнь-то не кончилась! У тебя же семья, дочь. — Полина еще ниже склонилась над тарелкой. — Ну что ты все молчишь да молчишь?
Полина положила ложку, встала, ушла в другую комнату, осторожно прикрыла за собой дверь. Стало тихо-тихо. Только ветер за окном воет. Жесткие окоченелые листья бьются в стекло. Вишни уже почти облетели, теперь черед остальных. Две яблони почему-то перестали плодоносить. «Давайте их заменим другими», — предлагала не раз Полина. Но тетке жалко их срубать. Она жалеет все живое. Даже сорняки. Раньше их выпалывала, а теперь ни сама этого не делает, ни Полине не дает. «Пусть растут, — отмахивается от попыток племянницы навести в саду порядок. — Как природа создала — так и пусть. Естественно. Кусочек дикого, нетронутого…»
И на ее грядках бурно и оголтело стал царствовать пырей и прочая «херба вульгарис».
А сейчас там пусто, тоскливо. Летом выпали какие-то нехорошие осадки — то ли из расстрелянного облака, то ли еще откуда, и все пожухло, завяло.
Да, стареет тетя Катя. Надо бы съехаться с ней, жить вместе. Она-то не против, но Володя не хочет: «Тогда по собственной квартире в смокинге ходить придется». Его тоже понять можно.
«Понять значит простить». Кто сказал такую глупость? Прощать — значит и карать, наказывать, так выходит? Тоже мне, мировой судья — Полина Сизова! «Грешат люди, прощают — боги».
А понять — отчего же, понять можно. И тетю Катю, и Володю. Одна чего-то хочет, другой так же страстно не хочет. Но у них есть какие-то желания, мечты.
А у нее, Полины? Только одно — лежать. Вот так, чтобы ее никто не трогал. Лежать, лежать и лежать. Ни о чем не думая, никого не видя. В душе пусто и холодно, как на теткиных грядках…
Последние дни лета: сегодня преподаватели приходят на работу. «Прошу считать меня вернувшейся из отпуска и приступившей…» — привычная, давно устоявшая форма заявления на имя ректора.
Полина тоже приготовила заявление. Но не то, которое ждет деканат. «По собственному желанию…» — сформулировано четко и ясно.
Неторопливо спустилась по темным, набухшим от дождя ступенькам теткиного дома, пошла выложенной битым кирпичом дорожкой к выходу. С трудом выбила ржавую щеколду и, надавив плечом, открыла заклинившую калитку.
На противоположной стороне улицы, наполовину прикрытый кустами, увидела Володин «Москвич», его самого, заспешившего навстречу.
— Здравствуй. Я тебя подвезу?
Она отрицательно покачала головой.
Володя хлопнул дверцу, нагнал Полину у автобусной остановки.
— Ну как тетя Катя? — спросил, прерывая неловкую паузу. — Здорова? — Полина пожала плечами. — Да-а, сдает Екатерина Владимировна. Надо уговорить ее переехать к нам — не чужие ведь… — Он заглянул Полине в глаза.
Она молчала.
— Дашка на днях приезжает. Ты бы пришла хоть, порядок навела дома…
При слове «дома» Полина повернулась, непонимающе глянула на Володю. Он не отвел взгляда.
— Возвращайся, а? Ты нужна нам… и Дашке, и мне… — Снова пауза. — Я знаю, что… И все же… Прости меня, Полина…
Подошел автобус. Володя втолкнулся вместе с остальными, пристроился сзади нее.
Ехали молча. Полина видела Володю, отраженного стеклом, и как он несмело приблизил лицо к ее волосам. Осторожно, чтобы она не почувствовала.
Нахлынувшее вдруг тепло больно защемило сердце. Ее качнуло, и она с трудом удержалась, чтобы не прижаться к Володе, чтобы устоять на ногах.
Выходя, остановилась, повернулась к нему, подала, прощаясь, руку.
— Ты мне так ничего и не скажешь? — тихо спросил Володя.
Полина медленно покачала головой. Ну что она может ему сказать? В голове пусто, так же как и в душе.
Повернулась, пошла к подземному переходу.
— Полина! — крикнул Володя, догоняя ее. — Подожди, тут письмо… От Дашки. Тебе написала, я не читал, не вскрыл даже…
Она сунула конверт в карман — прочитает в метро. И шагнула на ступени эскалатора.
— Ты мне позвонишь, а? — крикнул вдогонку Володя.
В вагоне, в тесноте, разорвала конверт. «Дорогая мамочка!..»