— Простить ВАС? За что?
Мы шагали по мосту. Ветер запутывал снежные хлопья в её волосах, а фонари дрались на дуэли за право отбрасывать её тень.
— И всё-таки, что за работа такая?
— Да нет, работа у меня обычная. А это — хобби. Ну, или, скорее, призвание. — Она поёжилась, кутаясь в шарф. — Вам стало легче? Жало ушло из сердца?
Я вздрогнула и остановилась, глядя в её усталые, чуть прищуренные глаза.
— Откуда вы...
— Там, в кафе. Я убрала его. Вам ещё предстоит долгая работа по выздоровлению, осмыслению, извлечению уроков и так далее. Это вы уже сами сделаете. Не убивайтесь по потерянному. Оно — не ваше. Ваше — ещё придёт.
— Кто вы?
Её израненные руки лежали на моих ладонях. Я грела их своим дыханием, а её пальцы вздрагивали нервными отголосками.
— Люди всегда будут причинять мне боль вольно или невольно. — Она светло, без обиды и жалобы смотрела куда-то вдаль, и огни вечернего города отражались в её глазах. — Но я могу касаться их только голыми руками. Иначе чувствительность не та. — И, встряхнув волосами, словно опомнилась: — Ну, мне пора, простите. Идите домой, у вас всё будет хорошо.
— А с вами... всё будет в порядке? Может, вас проводить?
Мой вопрос упал нелепым комком. Она покачала головой, улыбнулась, а снежинки повисали на её ресницах.
Мои ботинки стояли, а её сапожки удалялись. Помедлив ещё несколько мгновений, ботинки заскрипели по снегу. Сапожки поскользнулись, моя рука подхватила её руку под локоть.
— Не надо, спасибо. Вон моя остановка.
— И моя тоже. — Чувствуя её напряжение, я убрала руку.
— Ну, раз так... А вам на каком ехать?
— А как повезёт. Пока не знаю.
Сапожки и ботинки заскрипели по снегу рядом. На остановке работал цветочный киоск, и я, окрылённая мыслью, схватилась за ручку двери.
— Погодите, не уезжайте, ладно? Я сейчас.
Банковскую карточку, как назло, я забыла дома. На одиннадцать алых, как её кровь, роз наличных денег едва хватало, но тогда мне не с чем будет зайти в супермаркет рядом с домом. А в холодильнике — последняя сосиска и пакет молока.
— Одиннадцать алых роз, пожалуйста.
Лопатки холодели от опасения, что она уехала, и я, как идиотка, останусь на остановке с никому не нужным букетом. Но моя незнакомка стояла, озарённая рыжеватым светом фонаря и окутанная белым роем снежинок.
— Это вам. — Я протянула ей розы, упаковка тихо зашуршала. — Только осторожно, они с шипами!
Её смех рассыпался новогодними блёстками. Почему-то захотелось мандаринов. Подошёл автобус, и зелень её глаз прощально замерцала.
— Не надо. Я знаю, это не ваш маршрут. — Её рука выскользнула из моей, и сапожки поднялись по ступенькам в тускло освещённый салон.
— А я просто так проедусь. — Мои ботинки вскочили следом, дверь закрылась, и автобус тронулся.
Она сидела у окна, держа розы на коленях, а я — напротив неё. Мимо плыли огни улиц, а её губы, на которых слабо мерцали блёстки почти стёршейся помады, шевельнулись:
— Зачем? Тебе ведь не туда. Нам не по пути с тобой.
От этого внезапного «ты» сердце трепыхнулось, споткнувшись. Больше ничего в него не вонзалось, только слегка саднило под рёбрами, но теперь там поселился тёплый комочек чего-то нового.
— Я не хочу тебя отпускать, — сказала я. — Будь что будет.
Держа её руку в своей, я дула на следы от игл — так дуют маленькому ребёнку на царапину, помазанную йодом. Ранки затягивались, а она улыбалась. Незнакомые улицы светились чужими окнами, но это не имело значения. Главное — она улыбалась.
2 ноября 2015 г.
<p>
</p>