Когда Однорукий вдруг перестал дрожать и обмяк, Другой какое-то время продолжал говорить, он не мог так сразу остановиться.
А потом снова настала великая тишина.
Солнце взошло. Оно уже поднялось на палец над горизонтом, когда Другой заметил его. Однорукий был без сознания. Но он так и не закричал. Пусть кто попробует такое повторить, подумал Другой. Вот за это уважаю! И тут он вдруг испугался, что Однорукий умрет. Он соскользнул к нему и прижался ухом к его груди. Однако сердце билось. Оно билось равномерно и спокойно, даже, пожалуй, несколько замедленно. Он взял уцелевшую руку и стал еще раз считать пульс.
– Девяносто, ну вот видишь.
Солнце стало заметно пригревать. Теперь оно стояло не меньше чем на восемь градусов над горизонтом, прикинул он. Небо было совершенно ясным и безоблачным. Клубился легкий туман. Океан сверкал как ртуть.
Должно быть, обморок Однорукого перешел тем временем в сон, потому что, очнувшись, тот почувствовал свежесть и почти полное отсутствие боли.
– Что это было? – спросил Однорукий и испугался.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил в ответ Другой и заторопился: – А как насчет завтрака?
Он налил в кружку на треть виски и протянул ему. Однорукому потребовалось какое-то время, пока он сообразил взять кружку левой рукой. Культя перед этим каждый раз рефлективно дергалась. Но Другой уже знал об этом и вовремя отвел глаза.
Пустой желудок не принял алкоголя. Другого вырвало, и он быстро съел плиточку шоколада.
– Сделай еще глоток, – сказал Однорукий. – И подержи во рту, прежде чем проглотить.
Но Другой не захотел. И прошло немало времени, пока исчез привкус желчи.
Они снова сняли куртки. Солнце косо палило с неба, и жара усиливалась с каждым ударом сердца. Они сдирали с себя отслоившиеся полоски кожи, и это было своего рода игрой: если им удавалось отделить особенно большой кусок целиком, они рассматривали его на свет. На коже были видны прожилки и разные узоры. Раньше они даже не знали, какие красивые линии и рисунки носят на собственной коже.
– Странно, – сказал Другой, – странно, чего сейчас только ни видишь и ни замечаешь!
Однорукий промолчал, ему стала не интересна его кожа.
КОЖА ЧЕЛОВЕКА ПОКРЫТА БОЛЕЕ ТОНКИМИ И РЕДКИМИ волосами и в большинстве случаев не такая толстая, как у остальных млекопитающих, и толщина ее зависит от месторасположения на теле человека. Так, толщина дермы на веке составляет всего около 0,5 мм, а на пятке от 2 до 3 мм, подкожной клетчатки на голове – от 0,6 до 2 мм, на остальном теле – от 4 до 9 мм, у полных людей на животе достигает даже 30 мм. Наружный слой кожи защищает тело от механических повреждений и вредных воздействий извне. Обладая чувственными функциями (температурные ощущения, умение ориентироваться на местности, осязание, чувство пространства), кожа передает впечатления самого разного рода.
Если человек теряет более трети поверхности кожи, обычно он умирает.
В прежние, нецивилизованные времена человеческую кожу любили использовать для изготовления предметов украшения и тому подобного, причем для сохранения эластичности ее сдирали с пленников живьем. В пределах западной культуры обычай этот сегодня умер.
Те участки, где они сняли обгоревшую кожу, были красными и блестели. Новая кожа на ощупь была шелковистой и похожей на пергамент. Было очень приятно поглаживать ее пальцами.
По правому борту медленно проплыл парусник, его торчащий из воды треугольный парус отливал ярко голубым и лиловым, бахрома щупалец полоскалась на глубине. Он прошел вне их досягаемости. Ничего другого на горизонте видно не было.
– Гонг к обеду! – сказал Однорукий, после того как они еще какое-то время смотрели вслед медузе-паруснику. – Солнце в зените.
Они съели по плиточке «Шокаколы». Попробовали слегка разбавить свой глоток виски морской водой, чтобы увеличить паек. Но вкус оказался таким мерзким, что в дальнейшем им пришлось оставить подобные попытки. От соли во рту горело. Слава богу, мятный вкус жвачки слегка смягчил горечь.
Они попробовали поспать, по очереди, чтобы не пропустить самолет. Но спать было трудно. Жара, жажда и рука не давали им покоя.
Они задремали. Иногда один из них вскидывался и осматривал горизонт.
Наконец они заснули.
Однорукий видел во сне, как играет на фортепьяно, и много бутылок содовой, холодной как лед.
БУТЫЛКА СОДОВОЙ СТОИТ В СОЕДИНЕННЫХ ШТАТАХ 5 ЦЕНТОВ, в Германии 20 пфеннигов. Виски на вкус лучше всего, когда в него добавляют немного содовой и кладут кубик льда. Старые джентльмены с большим удовольствием пьют виски, разумеется, неразбавленным. Пропустив глоточек, хорошо съесть соленый кренделек, чтобы возбудить вкусовые рецепторы языка.
В тот раз, когда они на медицинском праздновали сдачу экзаменов после пятого семестра, виски пили без содовой. Все перепились, и девушки рассказывали самые пикантные анекдоты из анатомички.
Конец этой ночи он никогда не мог вспомнить. Проснувшись утром, он увидел, что Бетси лежит рядом, расплывшаяся и опухшая. Впервые она ему решительно не нравилась. Но, посмотревшись потом в ванной в зеркало, он испугался собственного лица: он выглядел еще хуже, чем Бетси. К тому же у него невыносимо болела голова. Все утро он был ни на что не способен и непрерывно пил содовую.
Однорукий сглотнул, и пересохший язык прошелся по губам вперед-назад, не найдя ничего. Другой спал крепко, повернувшись к солнцу спиной. Лицо он плотно зажал в угол между настилом и резиновым валиком борта:
И МАРИЯ БЫЛА ЖИВА И ОН БЫЛ С НЕЙ ГДЕ-ТО И ОНИ купались и солнце только что взошло и они кричали в воде, потому что было так прекрасно, а потом она слегка замерзла и он растирал ее махровым полотенцем и ей это нравилось и потом они завтракали в саду и птицы пели, бог мой, как они пели, и курочка-пеструшка клевала у Марии из рук и конфитюр рубином сверкал на солнце и все было таким невероятным и чудесным и он глубоко дышал и все время смотрел на Марию и она делала вид, что не замечает этого, а через год она была мертва.
Они выпили по вечернему глотку виски и докурили окурок дневной сигареты. Они курили до тех пор, пока не стало жечь губы. Сигарет у них было уже немного.
Солнце стало гигантским красным шаром и наполовину исчезло в воде. Казалось, что воздух напоен влагой.
Прямо по курсу выскочила стая летучих рыб. Внезапный всплеск слегка испугал их обоих. Немного погодя они увидели дельфинов, гонявшихся за рыбами. Дельфины с фырканьем переворачивались с боку на бок, и брюхо их розово отсвечивало на солнце. Но горизонт был чист.
– Если хоть что-то смыслишь в медицине, то уже знаешь лишнее, – сказал Однорукий. Он сидел на корме, прислонившись к резиновому борту. Свою единственную руку он опустил в воду и, зачерпнув воды, смотрел, как она капает. Но это утомило его, и он оставил это занятие.
– Завтра они будут здесь, – сказал Другой. Ему бросилось в глаза, что культя уже не торчит так строго горизонтально; она немного опустилась, но еще не сильно.
– Проверь-ка! – Однорукий сел прямо. – Повязка очень сильно приклеилась.
Другой разбинтовал руку. Культя выглядела нехорошо и плохо пахла. Гниение распространилось до самой подмышки. Завтра было действительно самым последним днем.
Однорукий внимательно осмотрел свою руку.
– Дай-ка мне лучше сигаретку, – сказал он.
Когда Другой стал перевязывать его выстиранной половиной майки, Однорукий один раз слегка вскрикнул: Другой задел обрубок кости, вибрация прошла по всему телу сквозь все остальные кости. Они тоже уже были затронуты, он это отчетливо ощутил.
– Тут уже ничего не поделаешь, – сказал он. – Будь это хотя бы ранение в предплечье, у меня было бы еще плечо в запасе. А так? Классический случай. Exitus,[6] господин профессор!