— Вы ведь были знакомы с Женей раньше, да? — наконец спросила она нерешительно.
— Да. Вы удивлены? Как же, мент — и сумасшедшая убийца.
— Да нет, не удивлена. Чего в жизни не бывает. Похоже, для вас это тоже новость.
— Вы правы. — Ивану стало стыдно за свою резкость.
— Наверно, это странно, но я сочувствую и вам, и ей… Ладно, не буду вам надоедать. Как только что-то станет известно, я подойду.
Светлана ушла, а Иван прошел в холл и сел на диванчик. Время шло, давно стемнело. Он то вскакивал и начинал ходить взад-вперед, считая клетки линолеума, то выглядывал в окно, то снова садился. Несколько раз мимо пробегала Светлана, каждый раз отрицательно качая головой.
Иван и сам не знал, зачем приехал сюда, чего ждет, чего хочет. Самым страшным было то, что он с абсолютной ясностью понимал: наилучший выход для Жени — умереть. Поправиться, чтобы провести остаток жизни в психиатрической больнице — Ивану невыносимо даже думать об этом. Но как смириться с тем, что ее не будет! Не только рядом с ним — с этим он уже давно смирился. Не будет вообще, нигде!
Ему казалось, что утро, когда он проснулся со страшной головной болью и не менее страшными предчувствиями, было тысячи лет назад. Затылок раскалывался, и теперь ныло все тело, слезились глаза. Он прикрыл их и незаметно задремал…
Кто-то настойчиво тряс его за плечо.
— Иван Николаевич, проснитесь! — Лицо Светы было встревоженным.
— Что? — Остатки сна слетели мгновенно.
— Надевайте халат, и пойдемте быстрее, — она протянула ему белый сверток.
Иван встряхнул халат, кое-как натянул его, путаясь в рукавах. Он едва поспевал за Светланой, которая быстро говорила на ходу, слегка задыхаясь:
— Она очнулась, но ей очень плохо. Сильная сердечная недостаточность, и дыхательная тоже. Вряд ли до утра дотянет. Я уже звонила ее отчиму, должен приехать, если успеет до развода мостов. Днем его дома не было. Ей сказали, что вы здесь, и она хочет вас видеть. Конечно, так не полагается, но… Все равно уже ничего нельзя сделать. Только учтите, у нее трубки стоят, говорить она не может. Да и все равно не смогла бы — связки повреждены.
Сестра, сидевшая за столиком в углу реанимационной палаты, при виде Ивана возмутилась было и хотела что-то сказать, но, заметив за ним Светлану, только кивнула и отвернулась.
— Вон там, у окна, — шепнула Светлана.
Иван подошел и сел рядом на выкрашенную белой краской табуретку. Женя лежала в окружении каких-то ужасных аппаратов, опутанная трубками и проводами. Тихо попискивали мониторы. Он смотрел на ее лицо, мертвенно-бледное, такое же, как стягивающие ее горло бинты, на закрытые глаза, обведенные лиловой тенью, и понимал, что все его прошлые тревоги и сомнения — ничто по сравнению с этой минутой.
«Господи! — взмолился он. — Сделай так, чтобы она осталась жива! Я все брошу, на все пойду, даже на преступление, лишь бы спасти ее. Увезу, спрячу где-нибудь. Кем бы она ни была, что бы ни сделала! Лишь бы она выжила!»
Но через мгновение волна альтруизма схлынула, оставив лишь горечь и сожаление. «Женька, Женька! Что же ты наделала!»
Он взял ее за руку и тихо позвал:
— Женечка! Это я, Иван.
Она медленно открыла глаза. Лицо ее чуть заметно порозовело, писк мониторов стал громче и чаще. Сестра встала из-за стола, подошла к ним, проверила показания приборов.
— Ей нельзя волноваться, — произнесла она сердитым шепотом.
— Пожалуйста! — Голос Ивана звучал так умоляюще, что она пожала плечами и отошла.
Женя не чувствовала боли. Только невероятную тяжесть во всем теле. А еще — ужасную усталость. Словно она пыталась сбросить с себя огромные гранитные валуны, сбросить и взлететь. Голос Ивана, его лицо то отдалялись, то приближались. Рядом с ним было спокойно. Он поймет и, может быть, простит ее…
Она не один раз слышала, что перед умирающими в считанные секунды проходит вся их жизнь. Слышала, но не верила. А теперь — она словно смотрела фильм о своей жизни, который кто-то неизвестный показывал ей на сумасшедшей скорости. «Значит, я умираю…» — подумала Женя, но в этой мысли не было ни страха, ни отчаяния.
По всем приметам она должна была родиться мальчиком. Мама так и не смогла примириться с разочарованием, которое испытала, впервые увидев красную лысую девчонку — свою дочь. Девчонку назвали заготовленным для сына именем, ее коротко стригли, наряжали в шорты и брюки.