Павел Валерьевич поставил тяжелые сумки на пол, встряхнул затекшие кисти и вытащил из внутреннего кармана куртки ключи. Те окна, которые выходили на улицу, были темными. Наверняка дома никого нет. Его давно уже никто не встречал из командировок. Вика скорее всего на даче, она ездит туда круглый год. Алиса работает или где-то гуляет, что ей дома делать в субботу вечером. Была бы хоть собака, но Вика не выносит животных в доме.
Павел Валерьевич посмотрел на часы: половина десятого. Если не копаться слишком долго, быстренько переодеться и собраться, то можно добраться в Репино часам к одиннадцати, а то и раньше. Он ненавидел пустую квартиру. Безликий номер в гостинице или санатории — еще куда ни шло, но только не дома. Никогда он не сможет забыть, как после смерти Любы ночи напролет метался по пустым комнатам, сходил с ума, слыша — как наяву — ее смех, ее высокий голос, напевающий «Песню Сольвейг»: «Ко мне ты вернешься и будешь со мной…», — а днем разрывался между работой и больничной палатой, где лежала, уставившись неподвижным взглядом в потолок, Вика.
Дверь неожиданно подалась под рукой и медленно приоткрылась. Павел Валерьевич отшатнулся, мгновенно похолодев. «Господи, пусть будет пустая квартира, голые стены — выберемся как-нибудь, лишь бы Аля с Викой были живы. Второго раза я не переживу, господи!»
Он приложил ухо к щели, прислушался. Кажется, слабый стон. Или послышалось? Нет, снова. И еще, уже громче. Что же делать? Вызывать милицию, «Скорую»? А вдруг они еще в квартире — мучают, издеваются? Павел Валерьевич нащупал газовый баллончик, осторожно приоткрыл дверь, больше всего опасаясь, как бы она не заскрипела. «Если бандиты там — сразу выскочу, подниму шум, закричу про пожар, буду бить окна, в конце концов, в милицию позвоню, по мобильнику». Сердце колотилось так, что, казалось, его должны обязательно услышать.
В прихожей было темно, но у Алисы из-под закрытой двери пробивался свет. Павел Валерьевич наступил на что-то мягкое, отшатнулся. Нагнувшись, нащупал замшевую куртку на меху — Алисина! И снова услышал стон — из ее комнаты.
Уже не соображая ничего, Павел Валерьевич ворвался в комнату.
На кровати, испуганно уставившись на него, лежали Алиса и незнакомый парень. Абсолютно голые.
— Твою мать! — Павел Валерьевич пробкой вылетел из комнаты и захлопнул за собой дверь. Отчаянно матерясь про себя, он вернулся на площадку за сумками, отнес их в спальню и вышел на кухню. Нашел на подоконнике Викины сигареты и машинально закурил, забыв, что в новогоднюю ночь торжественно поклялся не курить все следующее тысячелетие.
Сердце никак не хотело успокаиваться. Павел Валерьевич выкинул сигарету в форточку и накапал в стопочку валокордин. Привычно обожгло язык, маслянистый холодок устремился внутрь.
Из прихожей донеслись приглушенные голоса, входная дверь открылась и снова захлопнулась. Дочь вошла в кухню и стала у дверей, не говоря ни слова. Он смотрел на ее непристойно короткое атласное кимоно, встрепанную гриву волос, распухшие губы — и тоже не находил что сказать.
— С приездом, папа! — наконец прервала паузу Алиса.
Вопреки ожиданиям она не выглядела ни виноватой, ни даже смущенной. «А что такого?» — читалось на ее лице.
— Это все, что ты можешь сказать?
— А что такого? Надеюсь, ты не думал, что в восемнадцать лет я еще девочка? Воспитанные родители делают вид, что их дети среднего рода. По крайней мере, пока им не дадут понянчить внуков. Между прочим, неплохо было бы стучаться. Врываешься, как в свой кабинет!
Павел Валерьевич опешил. Она его отчитывает, как мальчишку-сопляка! Вот теперь ему стало ясно, что должна чувствовать Вика, общаясь с дочерью. А что делать! За что боролись… Он попытался взять себя в руки, чтобы не сорваться на крик. Уподобляться Виктории было бы неразумно.
— Похоже, ты так торопилась, что раздеваться начала уже в лифте. Я наступил на твою куртку в прихожей. Кстати, вы даже дверь в порыве страсти забыли закрыть. Захожу и думаю: все, конец, обнесли, а девушек на куски порезали. Услышал стон — дай, думаю, посмотрю, вдруг еще можно кого-то сшить. — Он нарочно ерничал, чтобы не показать, какой ужас испытал и продолжал испытывать до сих пор при одной мысли о том, что могло случиться.