Хомутов вернулся с какими-то папками, швырнул их на стол, подняв тучу пыли, и шлепнулся на стул. При этом он долго собирался чихнуть, но так и не собрался.
— На чем я остановился? Ах да, это самое, на дне рождения. Этот ее босс, они с Малаховым так и звали его Змеерогом, как фирму, он вроде уехал. Ну, детки бурно праздновали, тут вернулся, э-э-э… Змеерог и накрыл их. Вместо того чтобы, это самое, одною пулей убить обоих, он зачитал им свое завещание — у него какая-то болячка неизлечимая, рак, наверно. Короче, он оставлял Маленко целую кучу всего, чуть ли не на миллион баксов, но после такого сюрприза предложил ей, это самое, этой бумажкой подтереться, послал любимую далеко и надолго и ушел. Малахов такого удара вынести не смог, послал ее туда же и тоже ушел. Так что, Вань, у нее вполне был повод, э-э-э… самоубиться.
— Не докажешь. Да и вообще… Сюжетец, конечно, ничего себе, можно в Голливуд продать, но нам-то что с того?
— Нам с того ничего. Я ему просто намекнул, что мы его еще кое в чем подозреваем, и поинтересовался, где он был шестнадцатого и девятого.
«Интересно, как он это сделал? — подумал Иван. — Наверно, в духе поручика Ржевского: прекрасная погода, не правда ли, кстати, ваша бабушка умерла. Если и можно сделать защиту от дурака, то только от неизобретательного».
— Конечно, он был с Маленко, и никто, кроме нее, подтвердить это не может?
— Ну мудёр, ну догада!
Так долго сдерживаемые негативные эмоции выплеснулись фонтаном, нет, гейзером — учитывая их температуру.
— Максим, я понимаю, тебе надо поскорее уйти и на все наплевать. Но я-то остаюсь. И работаю. И дел у меня — выше крыши. А я угробил полдня только на то, чтобы полюбоваться твоим римским профилем. Ты что, не мог мне просто позвонить и сказать одно слово, всего одно: мимо? Нет, тебе надо было, чтобы я как бобик, высунув язык, прискакал к тебе и битый час слушал, какой Малахов нехороший мальчик и как тебе хочется его посадить, иначе в хлебную кормушку не отпустят. Да лучше бы ты бандюгана какого-нибудь закрыл, из тех, которые тебе на карман дают. Слабо? Если уж ты взвалил все дело мне на хребет, мог бы хоть немного со мной считаться… — Иван осекся: Хомутов смотрел на него с опаской и любопытством. Так ребенок разглядывает огромного жука — а вдруг укусит?!
Не выдержав этого изучающего взгляда, Иван вышел, громко хлопнув дверью.
Он сидел в парикмахерской, хмуро глядя на свое отражение в зеркале, и снова думал, что жить так дальше невозможно. В повседневной суете мысли о Жене уже не так сильно мучили его, только иногда накатывало что-то: одновременно обжигающее и ледяное, острое, как игла, изматывающее, но… прекрасное. Что бы это ни было: желание, мечта, боль потери, — Иван наслаждался этим чувством и страдал от него, мечтал удержать его — и избавиться.
Потом волна уходила, и оставалось только изнурительное чувство вины перед Галей и Аленкой. В такие минуты он опять обещал себе, что постарается выкинуть Женю из головы, постарается хоть как-то наладить семейную жизнь. Но стоило вернуться домой — и все повторялось. Сознание того, что он не прав, вызывало стойкое раздражение. Злясь на жену и дочь, злясь на себя самого, Иван снова и снова возвращался мыслями к Жене — и снова чувствовал себя виноватым, не видя никакого выхода из замкнутого круга.
Вчера вечером Галя спросила что-то — он не ответил. Просто не захотел отвечать. Какое-то время она постояла, глядя на него, потом ушла. Ушла и ушла. И слава богу. Но потом в комнату прокралась Аленка и сказала, насупив брови и глядя в пол:
— Мама плачет!
Это было новостью. Галя плакала так редко, что хватило бы пальцев одной руки пересчитать все подобные случаи. По крайней мере, она старалась не плакать при нем. Иван не то чтобы не терпел женских слез — просто каждый раз терялся, не зная, что предпринять. А потом он вдруг ясно увидел на месте Гали себя и почувствовал острую жалость — к себе, а потом и к ней. Такую, какую испытывают к несправедливо обиженному ребенку или больной собаке. Но последней каплей стал взгляд Аленки — печальный, недоумевающий. И совсем-совсем взрослый.
— Вань, ты не уснул? — Леночка шаловливо дернула его за ухо.
Когда-то они учились в одном классе, одно время Иван даже был немного влюблен в нее, но без взаимности. После выпуска они с Леной не виделись лет десять, пока однажды Иван не зашел постричься в новую парикмахерскую недалеко от дома и не сел в кресло к симпатичной рыженькой толстушке.