Он помолчал. Потом заговорил снова:
– Вы с ней встречались, хорошо ее знали. Вы чувствовали, что с ней что-то происходит в последнее время? Может быть, что-то ее угнетало? Может, она была расстроена, плакала, собиралась вам что-то рассказать? Вы что-нибудь подобное почувствовали?
– Нет, ничего такого. Она была спокойной, веселой, можно даже сказать, счастливой.
– О муже своем она вам никогда не рассказывала?
Я понимал, что он спросил это на всякий случай и что он прекрасно помнит: мы с Леной вообще не говорили о жизни за порогом гостиничного номера.
– Нет. Я даже не знал, замужем ли она.
– Но собирались узнать?
– Да, собирался. Хотя и боялся, что, если узнаю о ней все, между нами исчезнет то, чем мы жили и что составляло существо наших встреч. Мне казалось, что правда о быте каждого из нас убьет любовь. Мы станем частью того грубого мира, в котором живем. Да и сам я не был готов рассказать ей, что мою Анечку стошнило или что мой Саша не спал от колик в животе. Расскажи я об этом Лене, я поставил бы ее в неловкое положение. Она вынуждена была бы выразить сочувствие, предложила бы помощь, потом стала бы задавать вопросы о моих детях и их матери. Все разрослось бы в один снежный ком той самой будничной жизни, от которой мы так тщательно прятались под гостиничным одеялом. Пожелай я этого, может, давно нашел бы себе новую жену и зажил бы семейной жизнью, отсчитывая дни до той черты, когда наши чувства остынут и новая жена сбежит, прихватив чемодан, подальше от чужих детей, подальше от игры, в которую у нее уже нет сил играть, – игры в мать. Уж если настоящая мать моих детей сбежала от них, чего требовать от постороннего человека?
Как мне было объяснить Кострову, что мои отношения с Леной тем и отличались, что в них не было лжи, игры, фальши. Мы знали, чего хотим друг от друга. Не всегда при встречах мы занимались любовью. Иногда мы просто засыпали вместе, обнявшись, как уставшие путники, нашедшие наконец приют. Мы отдыхали в объятиях друг у друга. Мы наслаждались тем, что мы друг у друга есть. Мы, парочка наивных чудаков, крепко вцепившихся друг в друга и медленно опускающихся на дно собственных заблуждений.
– Вы считаете меня законченным идиотом?
– Нет, ничего подобного. – Руки Кострова еще крепче схватились за руль.
– Если хотите знать, я был бы рад услышать от нее обо всем, что ее мучило, волновало, что ее расстраивало, я готов был помочь ей во всем! Но между нами существовала договоренность. Если бы она рассказала мне, тогда и я тоже должен был бы рассказать ей о себе, о своих детях. А я не хотел, не хотел!
Вот и сейчас, когда судьбе было угодно посвятить в нашу тайну третьего, я испытывал страшную неловкость, потому что не мог передать словами суть наших отношений с Леной. Быть может, причина этой неловкости еще и в том, что я сам уже не верил в то, что говорил? Одно могу сказать: я был искренен с Костровым, когда признавался, что готов разделить с Леной ее судьбу, стать ее спутником, защитником, освободить ее от трудностей, которые в ее жизни наверняка были. Иначе все между нами было бы проще. Как у всех.
Очень хорошо помню тот вечер. Мы с Костровым куда-то мчимся, а у меня нет сил спросить, куда он меня везет. Ведь ясно же было после разговора с Неустроевым, что, как бы мы ни просили, Лену тем же вечером никто не отпустит. Даже если бы я вывалил на стол перед самым главным начальником мешок золотых слитков. Юридическая машина по вечерам приостанавливает свой ход. Все, кто днем занимался моей Леночкой, вернулись в свои дома и вычеркнули ее из мыслей. Только мы с Костровым и думали о ней: я – потому что любил, он – потому что привык честно отрабатывать свой гонорар.
Вдруг я вспомнил, что сразу после того, как мы расстались с Неустроевым, Костров отошел от машины на несколько шагов и кому-то позвонил. Разговор длился довольно долго, Костров сухо кивал на каждую реплику невидимого собеседника. Это было похоже на обычный деловой разговор. Он явно о чем-то договаривался и, судя по его удовлетворенному виду, договорился. Мне показалось, что после этого разговора он стал точно представлять себе цель. Да и двигались по Москве мы теперь намного быстрее.
Мы долго ехали, мне даже показалось, что он забыл обо мне, что у него помимо моего дела есть и другие, связанные с проблемами других клиентов. И что он, увлекшись, помчался как раз туда, где его ждали по чужому зову.
Мы остановились напротив мощных металлических ворот, выкрашенных ярко-красной краской. Ворота соединяли высокий кирпичный забор и четырехэтажное здание с решетчатыми окнами – тюрьму или следственный изолятор. Это был центр Москвы, напротив мрачного здания я вдруг увидел купол небольшой часовни.