— Если ты хочешь, я могу быть как человек, тебе не надо этого желать, — сразу предупредил Баки. — Но моя истинная форма вот такая.
Баки превратился в жемчужный туман, переливающийся, поблескивающий искорками, соткался в небольшой вихрь над маленьким столиком, а потом снова превратился в подобие человека. Только теперь он не был таким серым и пыльным, черные шаровары шелково блестели, на них появилась бриллиантовая вышивка, тяжелые браслеты и ошейник сверкали в неярком теплом свете торшеров, серьги переливались, а в волосах струились нитки черного жемчуга. Вязь на левой руке была черной-черной, яркой. Баки хотелось показаться Стиву во всей возможной красе. Но на вопрос “почему?” он бы ответить не смог.
— Ты красивый, — почти шепотом сказал Стив, а потом смущенно отвел взгляд, закашлялся, но спросил. — Можно я тебя нарисую? Тебе ничего не надо будет делать, просто… сядь… Ты же не раздавишь стол?
— Нет, Стив, — вновь улыбнулся Баки. — Ты хочешь, чтобы я сел на столик?
— Да. Ты… Не будешь смотреться в кресле. Тебе нужен другой антураж. Шелка, парча, — Стив поднялся, вышел из комнаты и вернулся с альбомом и карандашом в руках.
Баки уже сидел на столике, сложив ноги в позу лотоса, а руки на груди. Он не очень представлял, куда их деть. Его никогда не рисовали, хотя некоторые джинны писали картины, но они писали природу и других детей Стихий в истинных формах.
— Ты такой серьезный, — Стив нахмурился, разглядывая Баки. — Давай ты руки как-то свободнее положишь.
Минут пять они мучались, но все же нашли, куда Баки деть руки, чтобы не выглядеть серьезным и не складывать их на груди. Стив уселся напротив на диван и принялся расцвечивать лист серыми штрихами, но Баки не мог этого видеть. Он смотрел на сосредоточенное красивое лицо, на смешно высунутый кончик языка, слушал, как Стив медленно дышит, как шуршит карандаш по бумаге. За окном было темно, только огни города яркими пятнами разбивали темноту на фрагменты. И Баки казалось, что весь город, который он видит за окном, похож на мозаику из черных и ярких пятен.
И комната, в которой они сидели тоже была освещена не полностью, часть тоже тонула во мраке. А Стив рисовал. Карандаш порхал в его руках, оставляя на бумаге все новые и новые линии.
Баки легко было сидеть неподвижно, его тело, хоть и было похоже на человеческое, тоже могло чувствовать, но не испытывало человеческих потребностей, поэтому и устать Баки не мог. Он сидел, разглядывая все, что мог, чтобы не поворачивать головы, но больше всего смотрел на Стива.
Они просидели так, глядя друг на друга, довольно много времени, когда Стив оторвался от своего рисунка, мазнув по листу в последний раз.
— Хочешь посмотреть? — спросил он Баки, глядя то на свой рисунок, то на него.
— Конечно, — Баки весь встрепенулся, вытянул шею, напряг спину, словно хотел со своего места заглянуть в альбом. Это было такое новое, невероятное ощущение предвкушения чего-то, он очень давно такого не испытывал, очень, очень давно.
— Я давно не рисовал, — Стив засмущался, заалел щеками, хотя еще минуту назад был уверен в себе и сосредоточен. — Но… Вот.
И он развернул к Баки альбом. Баки даже не представлял, что выглядит так: словно он только что появился на свет, такой же яркий, хотя рисунок был выполнен простым серым карандашом; с горящим изучающим взглядом; совершенно не похожий на себя обычного, познавшего многие тайны мира.
Но ведь он и был сейчас таким: несмышленым, только что рожденным Ветром джинном, только другие джинны не спешили рассказать ему о мире, потому что это был мир людей, и только люди могли рассказать о нем, ведь это был мир людей, в котором не было его создателя, осталась только оболочка, а суть, магия, которая дарила жизнь, ушла. Ветер покинул этот мир, чтобы, навсегда закрывшись в своих чертогах со своими детьми, не показываться больше людям, оставив для них только свое дыхание.
— Очень красиво, — похвалил Баки талант художника, потому что красив ли он, могли судить только другие. — Ты талантливый художник.
— Нет, что ты, — отмахнулся Стив, но Баки видел, что ему приятна похвала. Все любили, когда их хвалили.
Баки тоже любил, когда его хвалили за сад, который он вырастил. Его сад был очень красив. А узнав все о людях, он так же знал, что и они любят похвалу.
— Я так и не стал художником, — вздохнул Стив. — Не успел. Началась война…
Баки чувствовал, что Стиву не хочется об этом говорить, и даже понимал, почему. Ему бы тоже не хотелось говорить о войне с ифритами. Война — слишком страшное слово, за которым скрывались еще более страшные события.
— Но сейчас же война закончилась? — спросил Баки, он так и продолжал сидеть на журнальном столике. — Ты же можешь сейчас стать художником.
— От меня ждут другого, — снова вздохнул Стив, отложил альбом с карандашом и сел, так же обхватив руками голову, как там, в другом месте.
Баки стало очень печально, что такой хороший человек занимается не тем, что ему нравится. Он уже понял, что немногие люди могли позволить себе заниматься тем, что им нравится, и чаще всего это было из-за денег. У людей много всего было из-за денег, и войны тоже. Может быть и Стиву нужны были деньги, но он не хотел загадывать такое желание? Но почему? Баки бы создал ему гору дорогих каменьев, золотых и серебряных украшений, всего, чего только можно представить. Но он пожелал знаний для самого Баки, даже зная, что желаний только три. Теперь два.
Очень хотелось потрепать Стива по колену, как-то поддержать, как поддерживал братьев, когда у них случались неудачи. Успокоить, как успокаивал тех, кто чуть не стал рабами ифритов. То, что он сам нуждался в поддержке и успокоении, Баки даже не думал, слишком много времени прошло, он свыкся со своим положением.
— А чего ждут от тебя? — все же спросил Баки.
— От меня ждут, что я буду героем, — горько вздохнул Стив. — И я им буду, потому что должен.
— Но ты можешь загадать желание и перестать быть героем, — удивился Баки. — Я джинн, я исполняю любые желания.
— Ты не понимаешь, — Стив посмотрел на него странно, ласково и печально одновременно. — Я хотел этого, стремился к тому, чтобы сражаться с врагами своей родины, но не мог. Меня не брали. А потом нашелся ученый, который, можно сказать, исполнил мое желание. Сделал меня сильным, быстрым, сделал меня идеальным солдатом. И я умер, спасая людей. Вернее, я думал, что умру, а получилось, что я просто замерз. И спустя шестьдесят шесть лет меня разморозили, но я не узнаю мира вокруг, все стало другим, чужим. Даже люди стали другие, хотя во все времена они были одинаковы. Как-то так. А ты всегда был джинном?
— Ты имеешь в виду, всегда ли я сидел в лампе и исполнял желания? — уточнил Баки, и Стив кивнул.
Баки ответил не сразу, он обдумывал историю Стива, потому что в чем-то их истории были схожи, если могут быть схожи истории плененного джинна и свободного человека. Только был ли Стив на самом деле свободен в выборе дальнейшего пути, или ему приходилось быть героем по чьей-то указке, этого Баки не знал. Но это было и не важно, потому что Стив был несчастен вне зависимости от этого, и Баки не представлял, какое желание сделало бы Стива счастливым.