За мгновение до кажущегося предрешённым конца Влад вскочил, и что есть силы, саданул неприятелю в живот стопою не сгибающегося сапога. Недруг отлетел на почётное расстояние, кончиками пальцев оставаясь стоять у кромки крутого обрыва.
В панике выронив тянущий вглубь камень и раскинув руки, спиной осязая ледяное дыхание бездонной хляби, мужчина попытался обрести равновесие, которое терялось с пугающей стремительностью. Оступившись, продолжая размахивать руками, будто это могло спасти, издав оглушительный крик, Борис сорвался, скрываясь в гудящей чёрной тишине.
III
Яков Максимович перехватил по пути один из патрулей и настойчиво расспросил их о колдуне, но никто из солдат не выдал секрет его нахождении, оправдываясь скупыми наставлениями, мол: «Это вам к местным надо». Пожимая плечами и оставаясь совершенно один, вояка поднял взгляд к небу – по-прежнему смеркалось.
Строгий запрет жителям на выход из дома, установленный Ермолаем, избавил город лишь от постоянных стычек со стражей, прибывшей с предгорных деревень и не отличающейся сдержанным норовом. Однако расхищения и мародёрства продолжались даже в присутствии целого войска вооружённых солдат; правда, по большей части злодеяния происходили тайно: то мешок муки со склада военного умыкали, то мошну на ярмарке срежут, иной раз нитку луку упрут. Но страх быть казнённым на месте всё-таки взял верх, после показательного клеймения повинной в преступлении руки.
Не найдя собеседников, Яков Максимович побрёл к воротам, отгораживающим внутренний периметр от заселённого простолюдинами района.
Вечер постепенно превращался в ночь, сопровождаясь тучами, которые лишь изредка являли блёклый свет луны. На выходе из Первоградья разорялись собаки, наверное, провожая отбывающую товарную повозку, доставляющую припасы в военный лагерь, стерегущий владения Ермолая. Неподалёку гоготали хмельные блюстители покоя, кои сами его и нарушали, завывал ветер, исследующий сырые подворотни и закрадывающийся в каждую хату, щипая за бока непослушную детвору.
Минуя ещё один патруль, вояка прильнул к служивому, стоящему в дозоре около ворот, и неспешно потянулся:
- Как скоро смена ожидается? – почёсывая бороду, Яков с интересом рассматривал солдата.
- Здравия желаю! – встревоженный привратник вытянулся, кладя руки по швам. – Так нам не велено раньше полуночи пост оставлять, Яков Максимович – усталая улыбка выдавала длительное дежурство.
- Ну, по́лно напрягаться! Открой-ка ворота, в город наведаюсь.
Ни секунды не тяня, солдат поднял тяжёлую балку и толкнул бревенчатые вежды от себя, возвращаясь затем в состояние готовности.
Сквозь арку тут же пролетел порыв ледяного вихря, отчего офицер недовольно буркнул и скоро зашагал прочь, на миг замирая и спрашивая:
- Ты часом не подскажешь где мне ворожея искать? – он повернулся.
- Больно надобен? Знаю его. Он загодя до бойни из лесу вертался, и в хлеву теперь жительствует. Это вам к реке, там аккурат у палисада хата покосившаяся – в ней ищите. Вы уж опасливее будьте, Яков Максимович, нелюдимый он, шаман этот – держа приоткрытую створку, солдат кивнул вглубь поселения.
- В казарму иди и проспись хорошенько, скажи, Я распорядился – удаляющийся силуэт растаял во тьме.
Спускаясь по слякотной дорожке, всюду истоптанной скотом и лошадьми, Яков Максимович насвистывал немудрёную мелодию, вечером ранее услышанную от барда, кой забрёл в шинок Первоградья.
Широкие улицы были усыпаны редкими бревенчатыми хатами и мазанками с соломенными крышами, в прогнившем сене которых по сей час звучал писк голодных пернатых тварей. По обыкновению мужики нетерпеливо дожидались, пока птенцы в конец окрепнут, дабы снести молодое мясо жене и как следует подкрепиться наваристой похлёбкой, а не постным супом, заправленным крапивными листьями.
Из маленьких оконец лился тусклый свет свечей или лучин, иногда доносились песни, да бабий крик, бранивший, почём свет стоял отыскавшего наливку мужа. В кустарниках копошились дети, вылавливая столь редких сверчков, кие почти исчезли из селения из-за распространённых ребяческих забав и разнообразных детских игр в насекомых. Стражники с недавних пор перестали отлавливать и загонять в хаты шаловливое чадо, а лишь таскали за уши случайно попавшихся детей, увлёкшихся ночной охотой. Сорванцов не пугала даже ночница, по слухам обитающая в рухнувшем амбаре. До ночного запрета жители частенько заблаговременно в жилье закрывались, особенно если ненастье близилось. Говорили, будто обезображенная баба в одеждах чёрных под ливнем бродит и опоздавших к ужину дитяток собирает, к логовищу своему сводит, сказки жуткие рассказывает, отчего детвора опосля спать не может.