Посадник мгновенно переменил решение, как только завидел раскинувшуюся трагедию. Он перебудил прислугу, наказывая, сию же минуту устранить бедлам, отчего напуганные спросонок женщины, схватив метёлки да вёдра, приступили к исполнению. На галдёж сбежались стражники, интересуясь происходящим, но обвинительный взор Якова настоятельно посоветовал молчать, смиренно наблюдая за процессом.
Разожжённые огарки и лучины скупо освещали комнату, окном влетали крики безутешного скота, пятаками роющего грязь, а во дворе отчаянно разорялась собака, приветствуя гостя, который с завидной лёгкостью вломился в поместье. Гонец едва не лишился головы, когда попытался проникнуть сквозь стражу, бдительно отслеживающую каждый чих.
Ермолай, видать, учуяв нешуточный разговор, вытурил мечущихся служанок, оставив только Мефодия, кой, держась за спину, собирал просыпанные ведовские травы.
Вежливо кланяясь и терпеливо ожидая ухода караульных, нарочный решился обмолвиться эпистолой:
- Вести у меня, Яков Максимович! Кажись, разыскали супостата, что владыку нашего умертвил! – с пульсирующей отдышкой грудью, паренёк сжимал в пятерне конверт.
- Тихомир послал? – кивая на бумагу, Яков нахмурился, сосредоточенно супясь.
- Так точно! И…. – посыльный выправился, но затем замер, нерешительно нашёптывая себе под нос. – И велел взыскательно, чтобы в точности послание его передал: «Тащи немедленно гузно своё, у нас чертовщина творится необъяснимая!». – Съёжившись, сглатывая от напряжения, юноша протянул посылку и умолкнул.
- Положим, в путь пора, а, Яков Максимович? – Ермолай локтем ткнул задумавшегося вояку.
Офицер спешно пробегал глазами по записям, мрачнея с каждой новой строчкой. Его серьёзный лик нещадно разрывался шрамами морщин, густые брови сближались, а свободная длань с сухим шорохом пробиралась сквозь лес отбеленных волос, беспорядочно извивающихся вокруг головы.
Новоявленный гость тем временем трезвонил без умолка, словно частенько бывал у главы Первоградья, опустошая его погребки и пробуя разносолы:
- Ночи доброй вам, Ермолай Филиппович! За вином смахать, иль лютниста пригласить? Знать, побоище случилось?
- Доброй, Бажен! Ты лучше к Есиславе беги, да молочка парного справь, а засим, наливки из корчмы принеси – нам с Яков Максимовичем нервы излечить надобно!
- Это мы мигом! – срываясь, гонец улизнул.
Укутывающая горницу тишина, будто летний ливень после зноя заполняющий овраги объяла помещение, каменным истуканом немея в пространстве. Холодный ветер с любопытством забирался внутрь и бессовестно крал серые сгустки праха точно лисица кур из птичника. Молчаливые гобелены пошатывались от робких прикосновений, разбросанную посуду исследовали мухи, с перевёрнутого стола смолой сползал мёд, перемешиваясь с винным пятном, которое кровавым потёком ложилось на изувеченный опалиной ковёр. Мефодий, вновь наполнив суму душистыми травами, уже сидел в уголке, потягивая пряный дымок, готовясь к расспросам.
Яков Максимович! Тут, в Ве́рхгороде, диковинные вещи делаются. Припожаловал вечером вчерашним парнишка с Любимом, да давай по городу о ведунах выспрашивать! При себе ни мошны, не меча не имел, а только доспехи кожаные, кои Владимиру лично под мерку подгоняли! Мне как отрапортовали, так я его в темнице то и запер, а он мне одно вытверживает: «У вас тут с магией неладно!».
Я бы высек недомерка за клевету, однако ведь и взаправду – случилась чертовщина давеча! Обход я делал накануне, аккурат в полночь, а тут вихорь налетел да свечи все погасил! Вот только ни один гобелен не шелохнулся – клятвенно клянусь! И Татьяна, и свинарка – все одно долбят – затухло пламя и хоть глаз выколи!
Парня этого у Первоградья Любим нашёл, значится около вас вертелся, и лишь Богу известно, что он задумывал.
Коня осёдлывайте, и поезжайте в Ве́рхгород, знать, ловушку нам супостаты готовят и потребно войско собирать! Поживей, Яков Максимович, с юга на днях пару тысяч придёт, и их снарядить надобно, посему – вам оставлю этого визитёра….
Вояка долго не отрывал взгляда от пола, закончив с письмом. Занятый думами ворожей расслаблялся в плотном коконе дыма и косился на посадника, который причитал около утраченного безвозвратно портрета, размазывая неистовое буйство красок.
Вздыхая, Яков Максимович одёрнул Ермолая, будучи не в силах наблюдать за обречёнными кряхтениями да жалобами:
- Бросьте вы его, Ермолай Филиппович! Нам скипидар в пору хлебать от дел эких! В Ве́рхгороде то, после призыва – свечи разом погасли! – смотря на переглянувшихся мужиков, офицер повёл плечами.