Пелена жгучих слёз да обжигающего пота застилала Борису глаза. Усталые руки отказывались держать меч, отдышка крепла – ему по-прежнему делалось дурно от кипящего смрада разгорающихся испарений, которые старательно заволакивали сужающуюся арену бойни. В беспамятстве, мужчина насилу сообразил, что стоит тотчас убираться из замкнутого круга бушующей резни, так как подоспевшая городская стража Первоградья, во главе с пузатой фигурой в инкрустированной филигранью кирасе, нанесла сокрушающий удар латникам, мастерством протурив путь сквозь, казалось бы, незыблемые тела варваров. Борис моментально отдался спасительному страху гибели и лихорадочно оценил возможные лазейки, без раздумий бросая свиту, с разбега штурмуя пылающие руины бывших ворот.
Опостылевшее дребезжание безумолчной стали, запертое за гудящей огненной стеной, осталось позади, как и замирающие вопли островитян, принявших заведомо неравный бой, итог какового навсегда покрыл мрачной завесой неизвестности неоспоримые свидетельства трусости вожака Верне́се Тровао́ст, который, собственно, являлся самозванцем.
Борис покоился на промокшей земле, вбирая дух опалённых волос и бровей, точно выкорчеванных парикмахером под ноль. Кругом роились запыхавшиеся воины, волочащие гигантские штурмовые лестницы, длинной в пару десятков метров. При одном взгляде на них у мужчины перехватывало дыхание, ибо падение с такой высоты наверняка бы было не только быстрым, но и болезненным, отнюдь не гарантировавшим мгновенную смерть. Внутри Бориса всё сжалось. Перспектива взбираться на каменную громаду бастиона, да ещё по скользким, наскоро скреплённым ступеням, страшила его, не говоря уже о яростном отпоре защитников, которые вряд ли бы поскупились на щедрые тумаки или раскалённое масло, повсеместно применяемое в успешных кинокартинах посвящённых атаке замков.
Вскакивая на ноги, подхватываясь ватагой бойких ратников, Лжетельво всё же решил дождаться, пока Емутрет предпримет что-то более безопасное, нежели неизбежный полёт в грязное месиво, где тяжкие мучения израненного бойца и отдалённо не будут напоминать геройскую гибель в грандиозном бою.
Мужчина будто чувствовал близость недоброго – фатального провала, мелкой осечки, конца, но надежда на оказанное судьбой внимание брала верх, в конечном счёте, отнимая такую обыденную осмотрительность из прежней жизни, тривиальной и бессмысленной, не имеющей места для истинно ценных деяний….
III
Влажный, пересыщенный ледяными осадками воздух разразился громом, за которым последовал потусторонний свист, словно усиливающий обилие предсмертных хрипов. Казалось, что на миг небо заволокло плотной драпировкой неотвратимо тянущейся к земле, дабы накрыть пульсирующее гневом поле боя. Лицезрящего перипетию Бориса, угодившего в очаг, молниеносно оцепили латники, сооружая прочный купол из десятков щитов, вовремя принявших атаку смертоносной чёрной вуали, вздыбленной мириадами острейших игл. Импровизированная крыша расступилась лишь спустя несколько секунд, когда стальной ливень кончил-таки проливаться, оставаясь всего-навсего вакханалией ужасающего металлического скрежета в ушах.
С титанических стен бастиона велась беспрестанная стрельба вражьих лучников, слаженно выцеливающих напирающих островитян, которые сомкнутыми коконами защитных панцирей приближались к крепости, волоча шаткие скелеты штурмовых лестниц. Сквозь то и дело расступающиеся щиты Борис не успевал толком разглядеть точное количество неприятеля, как снова оказывался под бронёй, наощупь пересекая струящееся кровью мертвецов ристалище.
Владычествующий окрест хаос, напоённый удушающим зловонием дыма и отзвуками непрекращающегося дождя, вынудил примерного офисного работника задуматься о ранее сделанном выборе, который только сейчас пророс свербящими побегами угрызений совести. Сожаления вызывала не жажда выживания, подтолкнувшая мужчину переквалифицироваться во властолюбивого правителя, отнимающего земли у законного владельца, в обозримом будущем обречённого на жалкое существование – нет. Поначалу белый воротничок даже не воспринял всё столь однозначно, однако теперь он понял, что варвары так же имели право на жизнь. Видя их стремление, глядя на гибнущих по обе стороны людей, Борис жалел об одном: о позднем осознании целесообразности позиции силы, которая наверняка бы сделала из его монохромного бытия идиллию, сказку – рай, постоянно чудящийся в ночных мечтаниях.