**********
Кора яблони царапала мои ладони — я отступала, держалась, не хотела его обнимать. Но прервать поцелуй не могла. Мне было страшно представить, что после этого придется разговаривать, снова выяснять, что у нас не так, почему мы никак не можем быть вместе. Придется возвращаться к остальным, в душный этот храм, ехать на кладбище — с кем, с Игорем? Что-то ему говорить, что-то говорить всем остальным. Возвращаться в свою жизнь — правильную, но холодную. Пока я целуюсь с Соболевым, пока дышу его запахом, пока меня поддерживает его рука и гладят по лицу нежные пальцы — можно не думать. Быть здесь и сейчас, пить эти мгновения, окутывающие меня звонкой майской радостью, отсчитывать последние секунды до возвращения в реальность.
— Почему ты мне не рассказала? — Илья отстранился от меня, но не выпустил из объятий, остался стоять, касаясь щекой щеки, шепча пересохшими губами.
— Что бы это изменило? Кроме того, что ты был бы уверен, что я никуда не денусь с самого начала.
— Конечно, не денешься. Теперь я тебя никуда и не отпущу, даже не думай.
Мы целовались как сумасшедшие.
Как будто завтра не наступит.
Как будто это в последний раз — и в то же время навсегда.
Навеки останемся в этом ноябрьском яблоневом саду только вдвоем, не размыкая губ. Мне кажется, я дрожала — или он тоже дрожал под моими пальцами, касающимися светлых прядей, ладонями, обнимающими его лицо.
Возвращаться не хотелось до слез. До истерики. Каждый раз, как Илья отрывался от моих губ, оставляя на них только осенний ветер, мне хотелось кричать.
Умолять сдержать свое слово и не отпускать меня никогда.
Пусть хотя бы раз в жизни случится чудо — и все те глупости, что влюбленные лепечут друг другу в сладком розовом сне, окажутся реальностью. Пусть луна упадет в ладони, любовь длится вечно, объятия не разомкнутся, и он не отпустит. Я согласна навсегда остаться здесь.
— Мы бы еще на кладбище целоваться начали, — пробормотал Илья, выдыхая и вжимая меня в корявый ствол. Хана платью. Да и к черту, я больше пока никого хоронить не собираюсь.
Он прав, конечно. Странно, что Игорь еще не отправился меня разыскивать. Обиделся, что ли, наконец?
— Пойдем, — Илья потянул меня за руку, но не обратно ко всем, а в противоположную сторону.
— Куда? — удивилась я.
— Я машину оставил у другого входа, подальше, идем, идем…
— А… похороны? — я замерла, не смея поверить.
— Мы с ним уже попрощались. Или… — он замер. — Хочешь вернуться? Скандал, конечно, будет дикий…
Кажется, в его голосе прозвучало предвкушение.
— Почему?
— Потому что я тебя не отдам никому. А твой… этот, вряд ли смирится.
Я не знала. Игорь не из тех, кто бросается в драку, чтобы выяснить, у кого тестостерон лучше вырабатывается. Но сбежать вот так, а потом появиться вдвоем с распухшими от поцелуев на ветру губами — это провокация, которую вряд ли спокойно стерпит даже самый уравновешенный человек. А Наташка, уверена, еще и масла в огонь подольет.
Нет, не таких похорон я бы желала своему любимому учителю. Пусть уйдет спокойно, он это заслужил.
А я… и правда уже попрощалась. Не сейчас. В мае. Когда он был жив, помнил и верил в меня.
Мы выбрались из грязи на тропинку, ведущую к боковой калитке в ограде больницы. Машина Ильи действительно стояла неподалеку, даже странно, что я ее не заметила, когда мы подъезжали, и увидела его только в храме.
— Замерзла? — спросил Соболев, открывая мне дверцу.
— Нет, — честно ответила я.
С удовольствием осталась бы там несмотря на промозглый ветер и совершенно не греющее траурное платье.
— Да где же нет, у тебя руки ледяные! — возмутился он, выкручивая отопление на максимум и отогревая мои пальцы дыханием. Не выдержал, сорвался, начал их целовать. А я лишь смотрела на его склоненную передо мной светлую голову и умирала от счастья.
Расходящееся по машине тепло окутывало меня уютным облаком, расслабляло и успокаивало. Я всхлипнула раз или два, но плакать больше не хотелось. Рядом был мужчина, которого хотелось касаться — его горячая кожа под черной рубашкой, твердый живот, напрягающийся от прикосновений моих пальцев, его резкое дыхание, прервавшееся, когда я прильнула к нему всем телом, стиснула пальцы на плечах.
— Ой!
Краем глаза я заметила, что из ворот больницы сначала выплыл пузатый автобус-катафалк, а за ним потянулись унылой змеей остальные автомобили, все траурно-черные, серые, или, на худой конец — заляпанные грязью, словно специально готовились не сверкать яркими красными или желтыми боками на похоронах.