– А что с ней теперь, с этой девушкой?
– Ничего, нет её. Исчезла.
– Ну так, может быть, всё у неё наладилось? Изменилось к лучшему? Иногда человек способен рвануться из отчаянного положения так, что потом сам себе удивляется.
– Это в телевизоре, что ли, он так способен? Да там постоянно все вырываются «из грязи в князи». Нет, она по-настоящему исчезла… Навсегда. Вникуда. Если Ирка сама себе и удивляется, то только как она до такой жизни дошла. Удивляется и плачет.
– Тут заплачешь, конечно… Но не все же так. Эта вот красавица с каре… в брючном костюмчике… наверно, не растерялась, замуж за…
– До сих пор не вышла. У неё сто абортов и ни одного мужа, образно выражаясь. Это Катька Губкина. Блядь второсортная. Но, правда, работает в каком-то банке. Как вырядится – сама неприступность, никогда не подумаешь, кто такая…
– А что так вдруг?
– А вот что так? У неё до двадцати лет вообще никого не было. Она мальчиков боялась как огня. Видно, не зря. Чувствовала душа что-то и трепетала мужского пола. Первый у неё в институте был. Долго они встречались. А как работать пошла – всё! Будто бы плотину какую прорвало. Взбесилась девка. И теперь ещё больше бесится. Это конец. Она разбесится только тогда, когда у неё климакс начнётся, и то – бес её знает.
– Господи, даже мысли не возникло… Такое личико ангельское… Скорее на вот эту рыжую в коротенькой юбочке подумаешь.
– Гусева. Эта – ничего. Муж, двое детей. Машину, «Ладу-Приору», недавно взяли в кредит. С дачи картошку возят. Растолстела. Видишь, какая улыбочка у неё шаловливая? Во! Улыбаться разучилась. У неё рот уголками вниз загнулся и больше не разгинается. Глаза пустые-пустые. Разговоры только о том, чё бы ещё в кредит взять, о жратве да сплетни всякие. Души нет. В телевизор уставится – вот и вся её душа.
– Что-то прямо тоска какая-то…
– Почему тоска? Пушок, к примеру, – весёлый парень, он по-другому не умеет. Вон там, сверху, третий слева… с усиками… Он с одним своим приятелем-придурком первую «ходку» ещё лет десять назад сделал – магазин грабанули. Трёшник отсидел, по УДО вышел. Вышел, загулял. Через полгода убил мужика и на десятку влетел. Весело?
– Совсем невесело. Тоска – в смысле безрадостность. Неужели этот мальчик с усиками, теперь зэк-рецидивист, радость от своих «подвигов» получает?
– Не знаю, Пушок, может, и получает… А без подвигов человеку жить нельзя. Что, лучше ходить и правильным человеком себя воображать? Вот эта по центру, рядом с Андрюхой, Ежова, как начнёт рассказывать, всех осудит. Этот в тюрьме, этот спился, эта мужиков собирает. А сама-то кто? Что же она про себя-то не расскажет? Что я, мол, никчемнейшая, ничтожнейшая и вечно всем недовольная личность. Что, мол, уже всех затрахала вокруг себя. А что? Муж с ней не живёт уже. К матери сбежал. Сожрала она его – ты такой, ты сякой, у тебя то не это, а это не то. Ребёнок вечно заплаканный ходит. Подруг всех распугала недовольствами, раздражениями да прочим. Все плохие. Одна она хорошая. Нет, я, конечно, понимаю, что другой жизни ей хотелось. Но и на себя не мешало бы посмотреть, насколько ты соответствуешь этой «другой» жизни. Она кто по образованию? Бухгалтер. А 1С, к примеру, не знает. В конторке какой-то завшивленной работала, где всё по старинке, грубо говоря, на счётах. Не научили в своё время. А теперь учиться и не хочет. Ну ты сядь, разберись, дама не глупая ведь. Что же теперь удивляться, что тебя на работу приличную не берут? В иных сферах ты не умеешь – талантов никаких нету. Кто же тебе виноват-то? Муж не тот опять же. Но ведь и ты не подарок. Не красавица, отнюдь. Характер не ласковый. Уж смирись, осчастливь хоть того, кого Бог дал. Не хочет такого, на других, как бы хороших, мужиков смотрит и злится. Ребёнку тоже достаётся. Бестолковый. Ну как же он такой получился при толковых-то родителях? Плоть и кровь. Он родился, а не отпочковался… Я Ежову не осуждаю. Мы все такие, к сожалению. Думаем о себе больше, чем мы есть, жизни себе какой-то невероятной мечтаем. И пухнем от злости, потому что этому «большому и значимому», что в нас засело, не можем никак угодить. А нечего ему угождать. Каждому свой шесток надо знать, а не на чужой глазеть. Ну вот, к примеру, почему породистых животных с беспородными не случают? Да потому что породу боятся испортить. А человеческая порода отчего же не ценна? Понятно, никому не хочется в своей беспородности пребывать. Хочется приобщиться к породе. Но породистых-то, как водится, немного, на всех беспородных никогда не хватит. Ну, да, обидно быть беспородным. Гордость задевается. Но и беспородность уважаема бывает. У меня пёс был. Обыкновенная дворняжка. Но как же я его любил! Достоинство в нём присутствовало некое. Не шваль. И я его беспородность за породу принимал. А мы шваль. Лезем куда не следует, своими низостью и недостоинством портим человеческую породу, когда её хранить следует. Человека мы не любим. Любили б – поостереглись бы портить. Сказали бы: «Нет, этот или эта не для меня. Пусть достанется лучшему». А ещё хуже – когда сама порода себя в грязь втаптывает, королевскую кожу в тряпьё холопское облачает. Понимаешь, о чём я говорю, да?