И вот, когда главный редактор журнала «Пионер» Станислав Александрович Фурин вдруг выпрыгнул из окна, его преемник Анатолий Мороз решил довести всю эту историю до конца. Он посчитал это своим долгом – не конкретно перед Асей или передо мной, а скорее всего именно перед Фуриным.
Вместе с главным редактором журнала «Вожатый» (тогда им был Сергей Тупиченков) они написали письмо в ЦК ВЛКСМ, и через некоторое время квартиру нам действительно дали. Мы были молодая растущая семья, состоявшая из двух членов редколлегий двух всесоюзных журналов. В этом была фишка. Хотя все равно это было чудо. Я и сейчас не понимаю, как это у них получилось. Люди в издательствах ждали квартиры по пять, десять, пятнадцать лет. (Хотя на самом деле в общих чертах понимаю, но все это происходило по большей части уже без меня.)
Фурин, таким образом, стоял у истоков нашего семейного счастья в том далеком 1987 году. Это был человек небольшого роста, в очках с очень толстыми стеклами и в модной тогда роговой оправе, довольно нервный, говорил он быстро и постоянно совершал в разговоре такие жесты – например, когда он кому-то выговаривал, он вертел в руках красивую ручку с «золотым пером», а потом в сердцах, на какой-то возвышенной ноте, швырял ее об стол.
…Смерть его всех потрясла.
Вот как описывал это писатель Борис Камов, друживший с Фуриным:
Закат журнала «Пионер» начался после трагической гибели Фурина. У каждого человека есть своя ахиллесова пята. Нашлась она и у Станислава Александровича. Семья его, которая возникла в студенческом общежитии, себя изжила, сохранялась только внешне. Женщина, которая у него появилась, в чем-то сильно ему помогала, но и раздражала тоже. Сознание, нервы Станислава Александровича начали сдавать. Обе женщины, по-своему заботясь о нем, объединились. Вместо того чтобы немедленно передать его врачам, они еще больше опекали его. Одна провожала его на работу, буквально сажала в машину. Другая встречала возле редакции.
…Я некоторое время не виделся со Станиславом Александровичем. Тяжело заболела моя жена. Врачи, включая самых известных, не знали, чем можно ей помочь. Отказывали почки. Рассчитывать я мог только на себя и на то, что мне подсказывала народная медицина, которую я постигал самоучкой. Что происходило в это время с Фуриным, я не знал. Мне никто из редакции не звонил.
7 января 1986 года я проснулся в тревоге. Посмотрел на часы – рано. А у меня возникла потребность услышать Фурина немедленно.
(Тут надо, конечно, объяснять. Весь предыдущий пассаж про болезнь жены Камова, вроде бы не имеющий отношения к делу, и про то, что он «проснулся в тревоге» – относится к теме экстрасенсорных и парапсихологических способностей целителя, которые Камов открыл в себе уже после шестидесяти. – Б. М.).
Сотовых телефонов тогда не существовало. Станислав Александрович не любил, когда ему звонили домой. Оставалось ждать, пока он приедет на службу. В 10 утра я начал звонить в его кабинет на 11-м этаже журнального корпуса «Правды». Станислав Александрович всегда был точен, минута в минуту появлялся на работе. А тут телефон не отвечал. Я продолжал названивать каждые несколько минут. Наконец, мне надоело. Позвонил в секретариат.
– Борис Николаевич, – ответила мне девушка-секретарь, – у нас несчастье.
– Какое?! Кто-нибудь заболел?!
– Хуже. Станислав Александрович выпрыгнул из окна.
– Когда?!
– Только что.
Значит, пока я пытался с ним связаться, он уже был готов совершить непоправимое…
Камов всегда отличался тем, что смело формулировал самые сложные вещи и легко ставил диагнозы. В этом фрагменте, который я оборвал, он ставит Фурину целых два диагноза: разорванность его личной жизни и какой-то там невроз или иную болезнь, которую он в нем усмотрел цепким взглядом целителя.
Когда Анатолий Степанович Мороз прочел этот фрагмент, он с нами поссорился. Мы готовили статью Камова для сборника воспоминаний о журнале «Пионер». Если коротко сформулировать мысль Мороза, она звучала так: знаете что, идите вы к черту.
Ну да, верно: какое мы имеем право его судить?
Но и Камова невозможно судить, он ведь тоже умер. Поэтому я все-таки позволил себе часть этого текста процитировать. Мой же взгляд на эту тему гораздо более скучный и, с другой стороны, неопределенный.
…Журнал «Пионер» был для Фурина не просто работой, карьерой, службой, и уж тем более не «офисом». Стас Фурин был из породы советских главных редакторов, которые хотели бы умереть в кресле главреда, ну или хотя бы выйти оттуда прямо на пенсию. «Пионер» он страстно и преданно любил, он был всей его жизнью.