Все это было написано классическим стилем, хорошим литературным языком, скучновато и добротно.
Почерк был размашистый, но сами мемуары, в сущности, оказались очень небольшой по объему рукописью, где основной мыслью было то, что жизнь прожита достойно и не зря, а все драматические подробности были упрятаны внутрь, причем таким образом, что их было нужно искать и как-то специально выявлять через пелену слов.
Тем не менее я совершенно не хотел выбрасывать эти тетради. Мне физически было тяжело это сделать по одной простой причине – их выставили на лестничную клетку то ли родственники, то ли соседи, но в любом случае было очевидно, что это последнее свидетельство о чьей-то навсегда ушедшей жизни. Других свидетельств, видимо, не осталось.
Расстался с портфелем я не сразу, а тетради переложил в одну из своих папок.
К тому времени я уже понял, что не знаю, как ими распорядиться.
Рукопись в конце концов пропала. (А ведь ее можно было сдать, потом, лет через двадцать, например, в редакцию сайта «Прожито», куда с 2015 года сдают дневники своих родных многие молодые семьи, и дневники эти очень пригодились для исследований времени – но если бы я знал фамилию и имя автора, увы, их там не было, тетради были безымянны, были только даты, что тоже странно.)
К стыду своему, я так и не смог стать адресатом послания – а ведь оно, так получается, было адресовано с того света лично мне.
То же самое, боюсь, ожидает и бумажное наследие всех наших кружков восьмидесятых годов, всей этой смелой и прекрасной подпольной субкультуры – манифесты, альманахи, рукописные сборники, статьи и стихи, переписка и дневники, документация выставок, тонны исписанной бумаги, фотографии, тексты. Наши архивы, которые мы перевозили с квартиры на квартиру.
Не являются ли они для нынешнего – условно говоря – жителя, горожанина таким же «портфелем, найденным возле мусорного люка»?
Сколько таких архивов погибло без следа – даже страшно себе представить.
Я пишу эту главу, вернее, лихорадочно пытаюсь ее доделать в тот момент, когда мир рушится на глазах и никто не знает, где мы будем через две недели, через месяц или через год. Скорее всего, какой-то человек найдет эту «рукопись, найденную на помойке» и тоже ничего не поймет.
Ну что ж делать. Писать все равно надо.
Дополнение к главе второй
Тусуясь зимой по квартирам
Эта тетрадь возникла из одного обсуждения: вдруг мы сошлись на том, что русский не-интерес к человеку как к однажды живущему остается главной и неодолимой пока угрозой будущему. Это – не вывод из рассуждений, не «концепция», а скорее только чувство, тревожное… и безответное, глухое. Тревожное – от того, что абстрактность тоталитарного мифа сменяется вокруг другим каким-то, но не менее абстрактным мифом. Происходит какая-то «политика», возможно левая, и мы расходимся в оценках того, как далеко пойдет новое начальство, но… вся эта политика пока что идет мимо того назревшего события, которое можно назвать открытием человека.
Только ли русская это черта? Нет. Но речь тут идет именно об особом повороте этого не-интереса.
Вот эти вещи – сакрализация государства, мессианизм («светлое будущее для всех»), ксенофобия, миф о непременной всенародной целостности, миф о великом предназначении, миф о страдании русских за другие народы, миф о тотальном враге вовне и о грядущей катастрофе последнего боя сил добра и зла – и есть «русский вклад» в закрытие человека.
Флекс-сборник Котова (без номера, судя по датам некоторых записей, 1982–1983 годы)
Я не знаю, зачем меня сюда. Честно говоря, я не знаю, зачем мне это. Возможно, все происходящее изучат науки и философия, и объяснят, в чем разница между вливанием в рот расплавленного свинца и фосфорной бомбой, т. е. в чем прогресс.
Возможно, я знаю это лучше: кончилась история, начался прогресс.
Из очерка «Как не закалилась сталь» («Комсомольская правда», 3 декабря 1989 года)
Мама съездила в Москву, купила Коле новые брюки. Он поглядел на них и вдруг крикнул дрожащим голосом, с обидой: зачем ты зря потратила деньги!