Ангел, труба, сине-желтое стекло. Может быть, были у него и другие варианты: девочка, птица, красно-синее стекло.
(Сережа Тимофеев рассказал мне позднее: «Я в то время жил на 4-й Тверской-Ямской улице, в коммуналке, у моей тогдашней жены. Наши разговоры с Тимошиным часто крутились вокруг этой темы: как заработать денег? Мы были нищие журналисты, нам платили две копейки за строчку. И вот он пришел с этой идеей: давай делать витражи! Я загорелся. Рядом с моей коммуналкой была стекольная мастерская. Мы заказывали стекла, потом рисовали рисунок обычным фломастером, потом покрывали эпоксидной смолой и алюминиевой крошкой, потом лаком. Ездили продавать витражи в Измайлово, стояли там, мерзли часами, но бизнес как-то не пошел. А потом Тимошин пришел с этим новым рисунком – ангел с трубой. “Вот! – сказал он. – Давай будем ангелов рисовать”».)
Тимошин стоял в куртке и резиновых сапогах на фоне желтой листвы на аллее, витражи были прислонены к специальной выструганной им деревянной конструкции, он пил чай из термоса и улыбался своими прозрачными голубыми глазами, глядя на проходящих девушек.
Все это я вижу очень ярко – хотя картинка эта мной сочинена от первой до последней детали.
…А потом Стомахин порылся в архиве и нашел реальную фотографию с витражом и Тимошиным. Из Битцы. Тимошин сидит на лавочке в сапогах-дутиках, в пальто, в ушанке (я его в ней видел, конечно) и как-то растерянно улыбается.
Рядом стоит витраж. Рисунок на фотографии не разглядеть. Похоже на цветы.
Кругом снег.
Думаю, что Игорь переместился в Битцу из Измайлова не случайно. Я почти уверен, что там, в Измайловском парке, он рано или поздно должен был вступить в конфликт с окружающей средой – дух торгашества и коммерции его наверняка возмущал, боюсь даже, что в конце концов он был просто вынужден сбежать оттуда. Борьба за справедливость настигла его и там.
…Проверить мои предположения трудно. Ведь логика не всегда в ладах с правдой.
Тем не менее когда я представляю себе эту воображаемую картинку с Тимошиным в Битце, я ее вижу именно в каком-то осеннем, золотистом, угасающем свете. Возможно, это было самое гармоничное время в его жизни.
…Жарким летним днем то ли 90-го, то ли 91-го года Тимошин впервые позвал меня к себе в гости.
Лева и я, объединенные долгом мужского товарищества, поперлись на «Преображенскую», откуда надо было проехать на автобусе по Щелковскому шоссе, ну а там – минут десять идти через дворы.
Возможно, именно тогда (в эти десять минут) я впервые задумался об этом странном устройстве Москвы, когда ты сначала едешь на метро, потом на вонючем старом автобусе по забитому машинами, грузовиками, большегрузами и бетономешалками шоссе, вокруг которого плотно стоят суровые бетонные девятиэтажки, с виду непригодные для жизни, – а потом входишь во двор, на узкую асфальтовую дорожку – и попадаешь буквально в рай.
«Двор», по которому мы шли – представлял собой настоящий дикий парк из тополей и кленов, из дубов и берез, из акаций и кустов чубушника, из сирени и боярышника. Я могу поручиться, что не перечислил и половины всех видов растений, которые здесь были. Визжали счастливые дети на спортплощадке, запах и звук Щелковского шоссе буквально сразу куда-то улетучивался, я шел в гости и немного волновался – и в то же время замечал все хорошее, что было вокруг: расслабленных и добрых мужиков в трениках, которые уже отоварились и шли из магазина, голубятню и клекочущих птиц за «сеткой-рабицей», которые жадно набрасывались на высыпанную им крупу, я замечал кошек, собак, скамейки, на которых сидели разомлевшие от солнца старушки, и весь этот сладкий, застойный и густой московский воздух, от которого у меня всегда счастливо кружилась голова.
Здесь он был в какой-то невероятной концентрации, возможно, именно из-за густоты растительности.
Мне даже захотелось тут побыть немного, но мы с Левой быстро дошли до нужного подъезда.
Тимошин сидел за длинным столом, накрытым белой скатертью и уставленным посудой, и блаженно улыбался.
Стало понятно, что нас пригласили на новоселье и одновременно на другое, более тонкое событие, которое нельзя было определить в привычном жанре, – короче говоря, Тимошин окончательно решил стать семейным человеком.
Это была, по всей очевидности, совершенно новая для него роль, и он, с одной стороны, ею наслаждался, а с другой, не будучи вполне уверен в себе, не хотел испортить впечатление каким-то неосторожным замечанием. Ну и вообще как-то все испортить.
Я пошел на кухню за водой и увидел двух женщин, которые увлеченно резали салаты и даже не посмотрели на меня.