Из ступора его вывел тихий ехидный голос старухи, он раздавался, словно отовсюду, и разносился гордым садизмом.
Старуха стояла за его спиной, как палач.
— Ох, и осерчала я, Женечка. От не думала, што и ты блядёшку в дом приведёшь.
Шаркнули позади тапочки, и Нина Карповна обхватила шею Жени левой тяжёлой рукой. На его удивление она крепко притянула его затылок к своей плюшевой груди и заткнула его рот и носовые пазухи своими трусами, дезориентировано пахнущие усыпляющим лекарством.
— А я-т думала, что ты хороший мальчик, послушный. А ты как Серёжа… Вам мандень покажь, так вы родину продадите! Эх, Женя-Женя!..
Парень задыхался, цеплялся пальцами за край липкой столешницы, за шершавое старухино запястье и чувствовал, как тяжелеет каждый член его тела, как свинцом наливаются веки, как он проваливается во тьму.
— Уж больно сердобольная твоя девица оказалась, наивная! Чо за молодёжь пошла?.. Ну зато щи вкусные получились, нежные, наваристые. Уж больно моим оглоедам полюбились.
Наконец-то его тело обмякло, старуха отпустила его, и Женя повалился с табурета на пол, как куль.
— Ииишь ты! — хмыкнула Нина Карповна, тряпку убрала в цветастый топорщащийся карман халата, стиснула тонкие жилистые запястья его рук и, кряхтя-попукивая, поволокла Женю по полу.
В ванной комнате она избавила Женю от одежды и любознательно изучала рукой его рельеф и молодую плоть, часто облизывая сморщенные губы. Из-под ржавой ванны она извлекла разделочную доску и топор, оба почерневшие от крови, большим пальцем проверила лезвие на остроту и чуть подточила на камне.
Заныли дверные петли, бабка резко оглянулась. На неё с жадным любопытством пялились две пары голодных диких глаз.
— Чо встали над душой?! — прикрикнула старуха на волосатых чумазых существ и ногой толкнула дверь. — А ну пшли отседа!
Нина Карповна не спешила, времени было предостаточно, сегодня она думала сходить на чаёк к соседке Вере Петровне, ну да ладно, завтра сходит к ней, нынче дел немерено.
Она отрубила Жене ступни, затем оттяпала кисти рук, отчленённые части бросала в эмалированный таз. Кафель заливало горячей молодой кровью. Здесь уже необходимо было поторопиться. Она заткнула дыру слива синей резиновой пробкой, приподняла Женю за подмышки и, совершая огромные усилия, перевалила тело в ванну. Женина голова тюкнулась об стену, и он застонал, не приходя в себя. Старуха вытерла пролитую кровь половой тряпкой, выжала в таз и с тазом подмышкой выбралась из ванной.
Женя очнулся от резкого истошного крика Нины Карповны:
— Имка, падла, кудыть ты руку потащил! Вертай в зад! С Наськой поделись!.. А ну не жадничай!.. Ууу, весь в отца, негодный!
Он разлепил веки. Перед глазами всё кружилось, голова как камень, будто инородная, в ушах стучало сердце. Хотелось пить, во рту словно поелозили металлом. Он чувствовал слабость во всём теле. Ныли руки и ноги.
Сначала он заметил, что лежит в ванной, в чём-то тошнотворно буром и презренно липком. Не придавая этому сильного значения, он хотел выбраться отсюда, но увидел обрубки вместо рук, и Женя пытался заорать, да только прерывисто захрипел. Он заелозил по дну ванной, вспенивая кровь, вертел головой, нигде не находя спасения.
И вдруг заорал блажью. Отчего его даже бабка услышала.
Его напугала 7-литровая банка, что стояла на стиральной машинке. Вернее, не банка, а то, что в ней находилось — заспиртованная голова дяди Серёжи. Под усами отвисла нижняя челюсть, болтался бледный язык, сосед стеклянным взглядом тоскливо таращился на Женю, будто осознавая, на какие страдания обречён парень.
Женя устало откинул голову и, постепенно умирая, уставился глазами в жёлтый тенётный потолок. Какого хрена было рождаться, мучая мать, расти, проламываясь сквозь детство и отрочество к юности; какого чёрта жил дядя Серёжа, бесцельно пропитывая спиртом кровь, бессмысленно блядуя; какого лешего была лишена жизни Маша, будущая жена и мать, чтобы в итоге стать жертвой сумасшедшей старухи? А ведь они могли бы ещё пожить, радоваться прекрасным минутам, но какая-то старая безумная тварь вмешалась в их судьбу и лишила их светлого будущего. Эта сука и так брала с Жени завышенную квартплату, так ещё и на самое ценное покусилась, на его жизнь, потому что он, видишь ли, пренебрёг её правилам. Чёрт, везде одни правила и наказания, и нет никакой справедливости и свободы.
Церковным хором орал телевизор, но Женя всё равно уловил, как медленно заскрежетала дверь.
Преодолевая усталость, Женя повернул в её сторону голову. Веки слипались, но бессильными глазами он всё равно увидел в дверном проёме двух призраков.