— Ты все еще ненавидишь его? — спросил Фрэнк.
— Нет. Слишком много чести, — слабым голосом ответила я.
— И все же ты с ним поздоровалась, это уже шаг вперед. У меня с Маргаритой так не получается.
Меня подмывало заказать еще один джин с лимоном.
— Мудрец сделает вид, что простил, но в глубине сердца он не простит, — выпалил Фрэнк, обливаясь потом.
Я посмотрела на него: на майке — большие потные пятна, едкий запах и довольный вид от произнесенного афоризма, выуженного не известно откуда, но точно не из турне с Лоренцо Керубини.
— Афоризм с какого-нибудь конфетного фантика?
— Сенека, — произнес он с видом олимпийского чемпиона.
Краем глаза я увидела, как Альваро Дзинкати вышел из бара.
Джиджи Марини, пианист джазового трио, знаком подозвал меня к своему столику. Я спустилась с табурета и попрощалась с Фрэнком.
Два часа ночи. Самое время натянуть презерватив и сочинить что-нибудь оригинальное. Мы снова выпиваем и курим в темноте, как два старых знакомых.
У Джиджи хрупкий вид и обвисшие плечи. В общем, ничего общего с велосипедистом, слушающим плеер. Однако ослепительная улыбка его молодит, несмотря на щель между зубами и постоянные синяки под глазами.
— Ты видела Мазари? — поинтересовался он.
— Знаю, что он открыл газетный киоск.
— Ему надоело играть по вечерам.
— Сейчас он точно зарабатывает больше.
Джиджи слегка задумался, потом нагнулся поближе ко мне:
— Может, снова начнешь играть?
Когда мне было двадцать лет, я играла в группе на ударных. Я не могла держать ритм, а вид публики меня терроризировал. Им приходилось наливать мне по две рюмки неразбавленной водки, всовывать мне в руки палочки и силой усаживать за ударную установку. Стоило мне поймать на себе чей-то взгляд, как я начинала колотить невпопад, ронять барабаны или дергаться в припадке исступленного ритма.
— Ты шутишь? — Я взглянула на него.
Во рту у меня все пересохло, а ему не терпелось отлить. Он скорчил гримасу и отправился в туалет. Через несколько минут он, пыхтя, поправил простыни, и мы уснули.
Утром я, как сомнамбула, босиком шлепала по коридору, растирая гноящиеся глаза. Заметив, как кто-то копошится на кухне, мне захотелось крикнуть: «Стоять на месте!» и выхватить несуществующий пистолет. Но я вспомнила, что у меня ночевал джазовый пианист, который с услужливым видом готовил завтрак.
— Напрасно ищешь, у меня нет ни закуски, ни печенья.
— Добрый день, — ответил он хриплым голосом человека, закончившего свой день сигаретой и начавшего новый день таким же образом. — У тебя глаз красный.
— Точно, — ответила я и выхватила у него из рук сигарету, чтобы сделать первую дневную затяжку.
Мы сидели на табуретах друг против друга. Пока пили кофе, он рассказал мне, что прочитал в журнале «Астролог» гороскоп Рака (мы с ним оба принадлежим к этому говяному зодиакальному знаку). — Судя по всему, новый год будет фантастичным: деньги, любовь, работа…
— Хорошо бы, а то старый был дерьмовым.
— Все равно гороскопы у нас никогда не сбываются, — ответил он, надевая зеленый свитер с нашлепками на локтях.
— Вот-вот. Это точно.
Мне потребовалось четверть часа, чтобы слезть с табурета Неверными шагами я побрела в ванную. Не успела отключить душ, как из спальни, где переодевался Джиджи Марини, до меня долетел его голос.
— Сегодня вечером я опять играю в «Чет Бейкер».
— Может быть, я зайду, — крикнула я через дверь.
— Отлично.
Мы оба знали, что этого не будет.
Я вышла из ванной и стала прокладывать себе путь между разбросанными по полу чулками, майками, стопками компакт-дисков, полными пепельницами, вчерашними газетами и грязными чашками. Январское солнце пробивалось сквозь грязные от недавно прошедшего дождя оконные стекла. Я задернула жалюзи, надела ветровку и шерстяную шапочку и вышла из дома. Раздавался звон колокола церкви Сан Джузеппе Лавораторе и редкий шум воскресного транспорта. Сев в «Ситроен», я решила поехать на рынок музыкальных дисков, расположенный на территории Северного Парка в большом ангаре; там можно было купить любую музыку.
Я подошла к прилавку, заполненному конвертами с виниловыми пластинками, за которым стоял Давиде Мэлони — для друзей просто Мэл. Его лицо заросло трехдневной щетиной, седоватые волосы, нос, как у Тото. Он играл на бас-гитаре в моей группе много лет назад, и время от времени мы встречались. Кроме прошлого нас объединяла неистребимая любовь к панкам Мне и Мэлу нравилась группа «Проклятые». Я до сих пор помню, как он злился, если кто-то видел в панках только музыкантов и их музыку.
— Панк — это стиль, образ жизни! — кричал он.
Уже тогда он ездил в Лондон покупать по дешевке подержанные диски и перепродавал их по полной цене болонским панкам, обосновавшимся перед прилавком «Золотой диск». Теперь его каталог пластинок считался самым известным среди денежных японских клиентов. Он покупал пластинки на аукционе в Интернете, и у него был свой сайт с большим списком фанатичных подписчиков, готовых тратить большие деньги за виниловый диск «Strangler» или «Sex Pistols». Он постоянно разъезжал: Лондон, Манчестер, Париж, Барселона, часто в компании с гомиком Тито, ведущим специалистом по итальянской музыке.
Я издалека увидела Давиде, который торговался с мальчишкой, одетым в стиле хип-хоп, и подошла к прилавку.
— Диджей, — произнес он, кивнув в сторону парня, уходящего с набитой виниловыми дисками сумкой. — Сейчас стало модным собираться компанией и расслабляться под музыку. Покупают все подряд.
Мы с ним не из тех, кто целуется.
— По кофе? — предложила я.
Он сделал знак Тито, чтобы тот приглядел за товаром, взял меня под руку, и мы прошли к бару.
— Я уже несколько месяцев не покупаю никакой музыки, — сказала я.
— Знаешь, сегодняшняя музыка ничем не отличается от прежней.
— То есть?
— Она или отличная, или плохая.
Он заказал кофе для меня и черногорский коктейль со льдом для себя.
— Удачный день?
Он пожал плечами и потер ладони о джинсы.
— Продал все виниловые диски «Ramones» и, честно скажу, было немного жалко.
С чувством ностальгической солидарности я кивнула головой. Он глотнул коктейль и облизал губы.
— Ты все еще слушаешь «Who»? — Он помнил о моей любви к ударнику, который играл с замедленным ритмом, приглушая звук тарелок.
Я помешала диетический сахар и натянуто улыбнулась.
— Время от времени.
— Все еще одна?
Я оторвала взгляд от чашки.
— Все еще одна.
— Ты неплохо играла на ударнике.
Я дружески толкнула его.
— До того, как… — Он остановился на половине фразы. — После того случая все изменилось.
«Тот случай» — это моя сестра Ада.
— Да, изменилось все. — Я потупила взгляд.
— Извини, не хотел об этом говорить, но стоит увидеть тебя…
— Все нормально. Не беспокойся.
— Пора за работу, — произнес он.
Я проводила его до прилавка.
— До встречи, Мэл.
На следующий день я проснулась рано и сразу поехала в агентство. Перед дверью, на потертом коврике, лежал коричневый пакет. Я взяла его.
Отправитель — Альдо Чинелли. Это давнишний друг моей сестры, он уже много лет жил в Лондоне и был писателем, насколько мне было известно. Я в недоумении повертела пакет.
Войдя в кабинет, я положила пакет на письменный стол, развернула его и увидела коробку из-под обуви, доверху заполненную конвертами. Почерк узнала сразу. В коробке еще была записка Альдо, тоже написанная от руки: «Дорогая Джорджиа, переезжая в который уже раз, я нашел в чемодане письма, которые Ада посылала мне из Рима. Я решил, что лучше, если они будут у тебя. Обнимаю, Альдо».
Мне показалось, что сердце на мгновение остановилось. Я бросилась в кабинет Спазимо в надежде застать его там. Я подозревала, что иногда по ночам он спал там, на жестком, как бетон, диване прямо в одежде.