– Вадим, ты просто не умеешь держать себя в руках. Ну разве так можно? А если бы ты ушибся?
Ни хрена себе, думаю, он ушибся бы! Вот я ушибся, так ушибся. Теперь, небось, синячище будет. Между тем девица начала строить глазки очкарику и всяко с ним заигрывать. Мне даже обидно стало, ведь я все же первым за нее заступился. Ох, уж эти женщины – хрен их поймешь.
Ну, а где же был в это время наш Валька, он же Борис Бодунов? А Валька не зевал. Пока мы там возились, Валька умыкнул бутылку и тихо так, молча ее усосал. После чего его прорвало, и он начал рассказывать, за что он мотал свои три срока.
Глава 5
Из Валькиного повествования я понял, что первый срок он добросовестно отсидел за кражу совхозного молока. Валька в те времена был прикреплен к трактористу, возчику молока, грузчиком. Всего с трех ферм набиралось сорок фляг молока, и если с каждой отлить по литру, то получалось сорок литров. Если самому все выпить – упьешься. Но Валька умудрялся молочко продать. А попался он на хлебе. Когда в сельский магазин тот же тракторист привозил хлеб, то разгружал его все тот же Валька. Когда он ставил на прилавок лотки с хлебом, то продавщица Маруся на счетах отщелкивала две или три костяшки, в зависимости от количества лотков. Валька незаметно добавлял костяшку и все сходилось. Но при этом один лоток оставался в распоряжении нашего предприимчивого Валентина. Хлебушек он так же благополучно продавал и все просаживал в пивной. Но, как говорится, сколь веревочка ни вейся, а совьешься ты в петлю! Валька попался. Схватила его за руку в магазине старуха Ромашкова. Она же предъявила бумажку, где скрупулезно записывала все Валькины манипуляции с молоком, участковому. Валя поехал на тюрьму, ему впаяли три года. Старухе Ромашковой от совхоза за бдительность подарили поросенка.
Вернувшись после отсидки, Валька, не заходя домой, подался сразу на ферму и, разыскав старуху, одел ей на голову подойник с молоком. Тянуло на мелкое хулиганство, да к тому же Валька еще и в милиции не отметился. Так и не побывав дома, Валентин поехал опять на тюрьму, уже на полтора года.
Вернувшись после очередной отсидки, Валька все же навестил дом родной. Помылся в бане и, приняв на грудь полкило водки за ужином, все же поспешил на ферму и снова одел старухе на голову подойник с молоком. Тут уж он снова схлопотал трешник, поскольку рецидив, и отправился опять на зону. После этой отсидки он и возвращался домой. Я спросил у него:
– А зачем же ты в Москву-то едешь, а не домой-то?
– Надо Шурке, бабе моей, платок купить Оренбургский, я, когда писал ей с зоны, обещал.
– Ну-ну, – сказал я. – Сейчас, как только нога твоя ступит на землю столицы нашей родины, все менты твои будут. Справку твою об освобождении изучать будут.
Но поскольку с выпитым спиртным в его организм была впрыснута отвага, Валька осклабился, сияя фиксами:
– Че-е-е? Мусора? Да я их видел… Да они у меня… Вот так вота! – И, довольный, он наладился было спать, но объявили Москву и мы начали проталкиваться к выходу.
На перроне я попрощался с Валькой и пожелал ему больше не одевать никому и ничего на голову. Уже повернувшись, было, идти на вокзал, я вдруг услышал за спиной крики и звон битого стекла. Я обернулся и вижу – средь толпы на асфальте лежит тот самый худой из давешней компании. В руках у него нож типа финки, голова разбита в кровь, а над ним стоит в растерянности Валька и держит в руках оставшееся горлышко от бутылки. Я схватил Вальку за руку и процедил сквозь зубы: – Бежим, сейчас тут все менты Москвы будут!
Бежали мы с ним как на соревнованиях по спринтерскому бегу. Не взирая на то, что Валька мне в отцы годился, бежал он как молодой. Нырнув в какую-то подворотню, мы остановились отдышаться.
– Валентин, что случилось-то? За что ты его бутылкой по башке-то хрястнул?
– Да я гляжу, когда ты пошел, он сзади тебя и уже ножом снизу делает замах, ну я и хрястнул. А когда тут раздумывать? Иначе ты на тот свет уехал бы, а не на целину.
Я вдруг проникся к Вальке таким уважением! Человек мне жизнь спас.
– Ну, спасибо, Валентин! Теперь я твой должник по гроб жизни.