— В Сечь. Скажите, пожалуйста, какие новости идут оттуда?
— Война! Кошевой атаман созвал людей отовсюду — и с лугов, и с речек, и с островов. С Украины туда бегут целыми толпами. Я им мешаю, насколько можно. Там теперь войска — тысяч тридцать, если не больше. Если пойдут на Украину, да с ним соединятся чернь и городовые казаки, будет, наверное, тысяч сто.
— А Хмельницкий?
— Его ждут каждый день из Крыма с татарами. Может быть, он уже приехал. По совести сказать, вам незачем ехать в Сечь; все равно вы можете дождаться их здесь: ведь Кудака они не минуют.
— А вы надеетесь отстоять крепость?
Гродзицкий уныло взглянул на наместника и спокойно ответил:
— Нет, не отстою…
— Как так?
— Пороху нету. Я посылал больше двадцати лодок, чтобы прислали хоть немного, — не присылают. Не знаю, гонцов ли перехватили, у самих ли у них нет, знаю только одно, что до сих пор не присылают. На две недели у меня есть; больше нет. О, да если б он у меня был, я прежде взорвал бы Кудак вместе с собой на воздух, чем отдал бы его казакам! Сказано мне стоять здесь — стою, сказано наблюдать — наблюдаю, сказано зубы оскаливать — оскаливаю, а коли умирать придется — и умереть сумею.
— A вы сами не можете делать порох?
— Вот уж два месяца запорожцы не пропускают ко мне селитру, которая должна была идти с Черного моря. Все равно. Погибну.
— Нам нужно учиться у вас, старых солдат. А если б вы сами поехали за порохом?
— Пан Скшетуский, я Кудака не оставлю и не могу оставить: здесь я жил, здесь пусть меня и смерть застигнет. Да и вы не думайте, что едете на пиршества, каким в других местах послов встречают; не думайте, что вас охранит ваше положение посла. Они и своих атаманов убивают… С тех пор, как я здесь, я еще не помню никого, кто умер бы своей смертью. И вас также убьют.
Скшетуский молчал.
— Вижу я, что ваша решимость слабеет. Не ездите лучше.
— Пан комендант, — вспылил наместник, — придумайте что-нибудь похитрее, чтобы напугать меня, а это я уже слышал десять раз. Вы советуете мне не ездить! Конечно, будь вы на моем месте, вы не поехали бы… Да и одного ли пороху у вас не хватает для защиты Кудака? Подумайте-ка, не храбрости ли?
Гродзицкий не только не рассердился, но еще ласково взглянул на собеседника.
— Зубастая щука! — пробормотал он по-русски. — Простите меня. Из вашего ответа я могу заключить, что вы сумеете поддержать достоинство князя и своего шляхетского имени. Коли так, я вам дам пару чаек, потому что на байдаках пороги не пройти.
— Я, собственно, об этом и приехал просить вас.
— Мимо Ненасытца прикажите перетащить их на руках, потому что, как бы ни велика была вода, ни одно судно пройти не может… разве что маленький челнок. А когда будете ниже порогов, смотрите в оба и помните, что булат и свинец красноречивее всяких слов. Там ценят только храбрость. Чайки будут готовы завтра; я прикажу только приделать второй руль, потому что на порогах одного мало.
После этого разговора Гродзицкий повел наместника показать крепость. Всюду царствовали изумительный порядок и дисциплина. Стража днем и ночью стояла на валах, а татарские пленники без перерыва возводили все новые и новые насыпи.
Кудак — крепость неприступная; кроме пушек ее охраняют днепровские глубины и отвесные скалы; тут нет надобности в многочисленном гарнизоне. Поэтому в замке было не более 600 человек, но зато людей отборных, один к одному, вооруженных мушкетами и самопалами. Днепр так сужался в этом месте, что стрела, пущенная с одного берега, далеко перелетала на другой. Пушки крепости господствовали над обоими берегами и над всей окрестностью. Кроме того, невдалеке от замка возвышалась башня, с которой открывался обзор на восемь миль вокруг. Стража, проживавшая в ней, давала знать в замок о всяком появлении сколько-нибудь подозрительного скопления людей, и тогда весь гарнизон замка строился в боевой порядок.
— Недели не проходит без какой-нибудь тревоги, — сказал пан Гродзицкий. — То татары, как волки, иногда толпой в несколько тысяч человек, появятся вблизи (насколько можно, мы отгоняем их пушечными выстрелами), а то стража примет за табор табун диких лошадей, и опять новый переполох.
— И не скучно вам на таком безлюдье? — поинтересовался пан Скшетуский.
— Я не променял бы своего места на королевские покои. Я отсюда вижу больше, нежели король из своего окна в Варшаве.
И действительно, с валов на необозримые дали расстилалась степь, целое море земли; на север устье Самары, а на юг Днепр. со своими скалами, пропастями, лесами, вплоть до следующего порога, Сурского.