- Я так рад, что закончилась эта свистопляска со временем, - откровенно признался Бог Ветра. - Представляешь, хочешь попасть куда-нибудь, а этого места просто нет - оно еще не существует. Или оно есть, но там все по-другому. Оказывается, это прошлое, а будущее для тебя не наступило. Наверное, люди не ощущают этой разницы, но мне, с моим непоседливым характером, было немного не по себе.
- Верю, - рассмеялась Каэ. - Мне тоже было не по себе.
Астерион обвел изучающим взглядом огромный корабль:
- Пусто как-то. Собаки больше нет.
- Тод погиб, - сказала Каэ глухо. Она отвернулась, и глаза ее слепо уставились в какую-то весьма отдаленную точку.
- Понимаю. Ты редь и сама чуть было не погибла.
- В таких делах "чуть" очень много значит. И ко мне оно всегда благосклоннее, чем к остальным.
- Я счастлив, что повидал тебя, - сказал Астерион. - Но мне снова пора, с попутным ветром... А там, на горизонте, я вижу какую-то до боли подозрительную ладью. Думаю, тебя она заинтересует.
- Кто это? - спросила Каэ, пытаясь понять, почему у юного бога такое лукавое и озорное выражение.
- Увидишь сама. Не хочу портить сюрприз.
Он вспорхнул легкой птицей и растаял в синеве неба.
- Полетел, - прокомментировал Лоой. - Госпожа, навстречу движется роскошное гребное судно. С него отчаянно сигналят, просят остановиться и принять на борт пассажиров. Что делать?
- Все-таки это почти Сонандан, - пожала плечами Каэ. - Делайте, что просят.
- Слушаюсь.
Она догадывалась, что может значить этот сюрприз, и потому не очень удивилась, когда по трапу на верхнюю палубу вскарабкался Лев Пустыни, Потрясатель Тверди, аита Зу-Л-Карнайн - счастливый, хохочущий и загоревший дочерна.
- Нам пора, - скромно сказал Лоой, как только отзвучали первые приветствия, и потащил за собой упирающегося Куланна.
- Экий ты жестокий, - сказал сангасой обиженно. - Раз в сотню лет вижу счастливых людей, а ты мне запрещаешь смотреть на такое диво. Интересно.же!
- Ничего интересного, - сказал Барнаба. - Я утверждал и продолжаю утверждать, что в мире только Это и происходит, в той или иной форме разумеется...
- "Это" что? - моментально навострил уши Куланн.
- Пойдемте обедать, я вам все популярно объясню.
Кобинан и Могаллан во все глаза смотрели на живую легенду, самого великого завоевателя века, слава которого перелетела океан и давно уже достигла берегов Иманы. Молодые рыцари представить себе не могли, что великий император так молод, хорош собой и беззаботно весел. То, что он влюблен в госпожу, поражало гораздо меньше. Не он первый, не он последний.
Фенешанги уютно устроились на корме "Астериона", наблюдая за белым пенным следом, который оставлял корабль на морской глади.
Магнус и Номмо затеяли игру в прятки и теперь не отзывались. Не хотели открывать свои секреты раньше времени.
А Каэтана и император как-то незаметно очутились в ее каюте и уж совсем без всякого умысла заперли двери на щеколду. В каюте тут же стало жарко - не то от солнца, не то от кипящих страстей; во всяком случае, большая часть одежды стала совершенно лишней, а когда она улетела в дальний угол и забилась под кресло, выяснилось, что жалкие остатки уже просто неуместны, и от них избавились еще быстрее.
- Правильно, - произнес ворчливый голос в разгар особенно безумного поцелуя. - Никакой ответственности за судьбы мира, никакого внимания к ближнему. Прямо брачный период лягушек...
- Что это? - изумился Зу-Л-Карнайн.
- Это то самое сокровище, за которым мы ездили. Оно меня с ума сведет.
- Ничего подобного, - заявил Ниппи. - Просто полное безразличие к моей судьбе меня возмущает. Если бы мне завели какую-нибудь порядочную, в меру привлекательную перстениху, я бы молчал. Но мое скорбное, тоскливое одиночество заставляет меня вопиять... нет, вопиють... Да подскажите же!
- Вопить, - сказала Каэ.
- Вопить - это грубо. Подбери другое слово - о несправедливости, царящей в этом мире.
- Послушай, друг, - проникновенно сказал Зу. - Ты мне можешь не верить, это неважно. Но если ты еще станешь голосить, то я велю повернуть корабль назад, достигну Иманы, доберусь до храма Нуш-и-Джан и навеки похороню там один не в меру говорливый перстень; Понятно?
- Не посмеешь! - запальчиво ответил Ниппи. - Он не посмеет, правда? - не совсем уверенно осведомился он у Каэ.
- Вот в этом я как раз не уверена, - ответила она мурлыкающим голоском.
- Столько жертв и потерь ради того, чтобы кипящий страстями юнец соблазнял тебя в твоей каюте без помех?! Нет! Общественность молчать не станет...
- О боги! - сказала Каэ устало.
- Я тебя прошу как мужчина мужчину, - начал было Зу, но продолжения и не потребовалось.
- Давно бы так,- откликнулся Ниппи тихонько. - Что я, варвар какой? Что я, не понимаю, что вы сто лет не виделись? Молчу и засыпаю...
Воцарилась долгожданная тишина.
- Он всегда такой? - спросил аита.
- Бывает хуже, как сказал бы наш Бордонкай.
Наконец аита обнял возлюбленную, и на какое-то время все заботы и неприятности покинули их. Потому что в мире, где безраздельно правит любовь, всему остальному как-то не находится места.
В далеком северном Гандинагаре выпал первый снег. Он лежал ослепительный, бело-голубой, сверкающий, и холодное небо висело над ним в задумчивости. Оно было похоже на тонкую корочку льда, застывшую за ночь на лужице.
Шпили и флаги замка Акьяб упирались в него, будто хотели пронзить небесный свод, но это им не удавалось. Только крохотные, тончайшие облачка изредка цеплялись за верхушки башен и некоторое время жалобно трепетали на пронизывающем ветру.
В спальне урмай-гохона было тихо-тихо. Молчаливый легко посапывал, распластавшись на грубых простынях, укрытый шкурами. В его сне явно что-то происходило, потому что то и дело напрягались огромные мышцы и выражение лица все время менялось. Но урмай-гохон впервые спал спокойно и не просыпался среди ночи с криком - уже одно это лекарь и шаман сочли добрым знаком.
В камине потрескивали поленья. Верные багара расположились полукругом у дверей опочивальни урмай-гохона, готовые умереть за него. Но вокруг было тихо, спокойно и немного печально, как бывает короткими зимними днями, когда сама природа грустит по несбыточному.
Урмай-гохону снился невиданный сон. Ярко-желтый берег усыпан крупным песком; волны лазурного - такого яркого, что глазам больно - моря с шуршанием накатываются на него, до блеска отшлифовывая раковины и камешки.