Букреев поехал к своему штабу.
В небе ровно гудел самолет. Люди удивленно поднимали вверх головы, вслушивались.
Букреев остановился возле двухэтажного дома с балконом и фигурной орнаментовкой окон.
— Хайдар, сегодня никуда не поедем. Лошадей можешь отвести на конюшню, — распорядился он. — Потом принесешь обед.
В комнате, куда вошел Букреев, стояли две кровати, письменный стол и несколько пальм в зеленых кадках. Два окна выходили в сад, где новые хозяева успели расположить полевую кухню. На дорожке между олеандрами кряжистый красноармеец, сверкая топором, рассекал дубовые поленья. Дорожка, еще недавно любовно посыпаемая песком, теперь была истоптана конскими копытами и сапогами. Ручьи уносили листья и лепестки цветов.
Букреев разделся и переменил все, вплоть до белья и сапог. Красноармеец в саду успел затопить печь в полевой кухне, и из трубы повалил густой дым, поднявшийся выше магнолий.
Из окон, обращенных к порту, была видна стоявшая на рейде эскадра.
Хайдар принес обед. Букреев задержал его. Было тяжело расставаться с верным своим ординарцем, сопутствовавшим ему уже около трех лет, но кому-то нужно было оставаться, хотя бы для того, чтобы сохранить лошадей и не отдать их в чужие руки. Да и в морскую пехоту Хайдар не подходил: тяжело раненный еще осенью 1942 года, при разгроме диверсионной группы врага в районе Туапсе, он плохо владел левой рукой.
— Сегодня мы выпьем с тобой.
— Нет… — Хайдар покачал головой.
— Почему — нет? — Букреев улыбнулся.
— Потому что мне плохо на сердце, товарищ капитан.
— Вот видишь, кроме корявой руки, у тебя еще и сердце того…
— У меня сердце хорошее… Разрешите выйти, товарищ капитан.
— Ну, ты что это, Хайдар? Как тебе не стыдно, дружище?
У Хайдара подрагивали губы, глаза увлажнились.
— Я хочу вам… всего хорошего, товарищ капитан.
— Ну иди… Только тебе не идет быть таким, Хайдар. Я люблю тебя веселым.
Вестовой вышел, и капитан в одиночестве докончил обед.
Букреев прошелся по комнате, поежился от сырости и хотел было немного вздремнуть, но, вспомнив, что остатки хозяйственного имущества батальона до сих пор не погружены, позвонил в порт. В трубке послышался глухой голос Хохловцева, уверявшего, что все направляемое к фронту грузится сейчас на караван Курасова.
За дверьми Хайдар затеял с кем-то перебранку.
— Хайдар! — крикнул капитан.
Вестовой вошел. На темной коже его щек проступили красные пятна.
— Ты с кем там, Хайдар?
— Там один моряк пришел.
— Ко мне?
— К вам, товарищ капитан.
— Что же ты шумишь?
— Я просил его подождать.
— Почему же он должен ждать?
— Я думал, вы легли отдыхать, товарищ капитан.
— Хайдар, ты на моих глазах портишься. Так нельзя. Откуда он, из порта?
Хайдар помялся.
— Чего же ты молчишь?
— Из Геленджика, товарищ капитан.
— Из Геленджика? И ты его не пускаешь? Пусть войдет!
Хайдар впустил широкоплечего человека в мокром плаще с откинутым капюшоном и в бескозырке с надписью: «Севастополь».
Хайдар впустил широкоплечего человека в мокром плаще…
Моряк, назвавшийся старшиной второй статьи Манжулой, протянул Букрееву пакет. В коротком предписании командира базы адмирала Мещерякова Букрееву было приказано немедленно выехать в Геленджик, захватив с собой тридцать матросов, списанных с крупных кораблей эскадры в морскую пехоту. Старшим команды назначался Манжула. В частной записке, приложенной к предписанию, адмирал, называя Букреева по имени и отчеству, просил поторопиться, «так как с Тузиным дело обстоит неважно».
Тузин был командиром батальона, непосредственным начальником Букреева.
Прочитав еще раз записку, капитан подумал: «Что же могло стрястись с Тузиным?»
— Вы знаете майора Тузина? — спросил Букреев Манжулу.
— Майор Тузин — наш командир батальона, товарищ капитан.
— Когда вы его видели?
— Перед отлетом, товарищ капитан.
— Так вы сюда добирались по воздуху?
— Так точно, товарищ капитан. Я пришел сюда на попутном торпедоносце.
— Вам посчастливилось благополучно добраться сюда в такую непогоду, товарищ Манжула. А с аэродрома — неужели пешком? Позвонили бы — я выслал бы верховую лошадь.
— От аэродрома я доехал на бензозаправщике, товарищ капитан.
На прикладе автомата Манжулы было что-то изображено. Приподняв приклад, Букреев увидел на нем выжженную фигуру матроса со знаменем в руках и слова: «Мсти за погибших товарищей! Вперед до Берлина!»