Душу его съедало тяжелое сомнение. Первая неудача показала, как может быть слабо его многотысячное войско. И поневоле гвоздила мысль: знал ли, угадывал ли это Разин? А если знал — зачем послал его? На гибель? Вспомнилось, что Степан Тимофеевич ни разу не заговорил с ним о Нижнем Новгороде и даже Арзамасе, будто не верил, что Максим может захватить их. Тогда — не для того ли послан был Максим, чтобы тысячами трупов крестьян и посадских заслонить казацкое войско под Симбирском от Долгорукова? На это намекнул сегодня в тихой беседе архиепископ Симон…
У ворот, пропустив вперед освобожденных, Максим с запоздалым вопрошанием оглянулся на Симона и Пахомия. Архимандрит смотрел надменно, Симон сказал:
— Сынок, смирись! Об чем мечтаешь ты, тому еще время не пришло.
Максим, не поклонившись, вышел за ворота.
Через час крестьяне сворачивали табор, грузили в лодки пушки и неуместно сиявшие литавры. Монастырские крестьяне и иноки ликовали на стене, «всяк себе доблесть приписуе». Они не знали, что Мишка Чертоус оставил в монастырской слободке своих дозорных.
7
Никогда Разин не испытывал такого раздражения против самых доверенных людей, как накануне решающего штурма Симбирского кремля. Особенно возмущали его родной брат Фрол и атаман Гаврилов. Они упустили единственное время, покуда Острогожск был в их руках, и были разбиты под Коротояком, а воеводы снова забрали Острогожск. Дзиньковский, сражавшийся на стороне Разина, был схвачен, многие казнены на месте.
Дурные вести шли из Астрахани, из глубокого тыла, каким привык уже считать Разин Нижнее Поволжье. Василий Ус болел обливой — кожной болезнью и постепенно терял власть над городом. Правили в Астрахани случайные люди из бездомовных, мечтавшие только о дуване. Больше всего Степан Тимофеевич опасался, что новые правители обозлят посадских.
И атаманы Осипов и Харитонов не выполняли указаний. Харитонов, правда, бодро прошел по черте, взял города до самого Тамбова. С Осипова иной спрос: крестьяне тысячами шли к нему, а он в Симбирск отправил едва ли сотню, да лошадей табунчик. Степан Тимофеевич опасался, что Максима увлечет первая удача, он возмечтает о Нижнем Новгороде, преувеличив силы мужиков. Разин не одну грамоту послал Максиму с требованием людей и лошадей. Князь Долгоруков застрял в Арзамасе, и того довольно. Судьба войны на это лето решится под Симбирском. Максим же только распылял силы в жалком состязании с Долгоруковым.
С первым ударом колокола к обедне Степан Тимофеевич заставил себя забыть о неудачах. Нынче служили особенно торжественно и искренне. Крестьяне и посадские низовых городов набились в церкви острога и Свияжской слободы, казаки в таборе толпились возле походных церковок-палаток. У них, в отличие от крестьян, крепивших молитвой готовность драться и умирать, осталось неискоренимо добычливое отношение к войне. Жертвенная обреченность крестьян была им непонятна и смешна немного.
За три часа обедни Разин побывал во всех церквах посада. Везде ему давали дорогу к алтарю, к лучшему месту, но он намеренно задерживался у дверей. Это выглядело как желание молиться с самыми незаметными людьми, хотя Степану Тимофеевичу просто удобней было уходить.
В последней церкви он задержался до конца службы. С паперти ее открывалась синяя долина Свияги, густая полоса тутовых садов и лес на той стороне. Церковь была просторней прочих, а народу оказалось меньше, так что всякий мог молиться как бы наособицу. Прихожане обращали поклоны и воздымали очи к избранным святым — посадской Параскеве Пятнице, крестьянским Косме и Дамиану, страннику Николе. Редко кто обращался к Спасу, привезенному из старого монастыря. В правом углу ее было изображено некое темное строение, тяжело придавившее зеленое взгорье. Что-то оно напомнило Степану Тимофеевичу, он совершенно отвлекся от хода службы и замер в глубоком и мрачном озарении.
Так — тяжело, неколебимо, мрачно — смолоду представлялось ему русское, основанное на неправде и несвободе государство. То зло, которое он ныне захотел разрушить. И вдруг он с неожиданным сердечным стеснением, с какой-то тоской предчувствия спросил себя: да разве хватит сил?
Хватит ли сил разрушить то, что создавалось в течение столетий. Ведь люди, построившие это государство, со времен Смуты заново укладывали бревно к бревну, а стоило одному венцу шелохнуться, решительно вгоняли в него железный штырь. Дворяне и бояре добились для себя великих льгот за счет всех остальных людей и не захотят отдать их, а стало быть, правители страны смогут положиться на них в любом испытании. Ну-ка, пробей эту стену, ощетиненную саблями и ружейными стволами, скрепленную цементом, замешенным на крови…