Среди захваченных оказался человек, чье присутствие в воровском войске особенно взбесило князя Барятинского. Ефрем Провоторхов был из немногих московских стрельцов, бежавших к казакам из своего полка. Юрий Никитич, жестоко допросив его, так и не понял, зачем он изменил: у него был дом в Стрелецкой слободе, торговое место и жалованье. Ефрем одно сказал: «Наши московские еще не раскачались, еще надеются без крови своего добиться». Барятинский велел его «расчетвертовать и на колье рассажать».
Стрельцы в полку Барятинского были повязаны домами, семьями, хозяйством в Казани и Москве. Солдаты же по подневольной жизни и муштре должны были сочувствовать бунтовщикам… Но тут — особая статья.
Новый солдатский строй, как многие изобретения Запада, был принят воеводами в урезанном и жестоком виде. Устав был разработан в армии принца Оранского, боровшейся за свободу Нидерландов. Теперь он использовался для удушения свободы. Еще Иван Грозный сообразил, что можно безнаказанно давить живую мысль народа, а потребные для казны и войны «художества» покупать у немцев.
Кроме боевого устава пехоты прикупили полковников, полуполковников и маеоров, имевших опыт европейских войн. Им дали толпу вполне бесправных мужиков, чтобы собрать из них боеспособную машину.
Стрелец хоть в домашней жизни самоволен, не все куски берет из дьячьих и командирских рук — торгует, пашет землю. Солдат же весь во власти офицеров. До потрохов — в прямом смысле. Это одно.
Другое — хитрый немецкий строй. Многим казавшийся дурацким препровождением времени — шаганье в ногу, построение в шеренги и скоморошьи повороты вдруг, — он определял не только тактику, но и образ мысли солдата. Бездумность и беспрекословность подчинения.
Немецким офицерам не сразу удалось внушить солдатам простую мысль, что при исполнении команды надлежит молчать. Русские офицеры тоже не сразу приучились к определенному чередованию слов в команде — от частного к общему: не «марш-бегом», а — «бегом-марш!». Но скоро учение пошло на лад, если офицеры не ленились и не пьянствовали (а у Барятинского не поленишься!). Солдаты рассыпали и строили ряды за полчаса — невиданная расторопность по тому времени. Первые две шеренги ершились пиками, третья плевалась пулями. Как всякая наука отягощается вывертами праздного ума, так и полковники играли солдатскими шеренгами, преобразуя их в розетки и прочие бессмысленные фигуры, словно для того только, чтобы убедить бояр и государя в неисчерпаемых способностях людей подчиняться самым идиотским приказаниям.
Зато, пройдя учение, солдат не думал о тех, в кого стреляет. Одна забота — выполнить команды. Вздвоить шеренги и стрелять — с колена, пригнувшись и в рост. Выбросить рогатки против конницы…
Немец кричал: «Kranendans!» — что означало: танец аиста. Двигаться в ногу и тянуть носок казалось глупым. Потом привыкли.
Зато колонна стала единым телом, единым ухом и единым глазом.
Мориц Оранский утверждал: чем больше у тебя военачальников в полку, тем лучше он дерется. Вот почему в отписках государю Барятинский и Долгоруков жаловались на дворян, не торопившихся в полки. Барятинский все же добился полного сбора. На роту приходилось три офицера, шесть капралов и семь ефрейторов. По методе того же принца Оранского роту сократили до ста человек.
Она стала воистину единым телом и единым глазом, ибо на другой глаз, позволявший объемно видеть, что ты стреляешь в братьев, солдаты дружно окривели.
Высокая наука не понадобилась князю ни на речонке Карле, ни у деревни Крысадаки. Татары, черемисы и мордва еще три раза учиняли бой, надеясь задержать Барятинского. Он разгонял их, не беря пленных. Драгуны — татарские мурзы и русские дети боярские в охотку секли их саблями. Пехоту князь берег для главного сражения.
Он торопился: воевода Милославский мог не выдержать приступа. На князей Урусова и Долгорукова надежды не осталось. Урусов просто отказался выйти со своими полками из Казани, крича Барятинскому — ты-де мне не начальник, я на тебя плюю! Сей трус Барятинскому был понятен до прозрачности… Но он не понимал, как Долгоруков, имея такое войско и военный опыт, может отсиживаться в захолустном Арзамасе. И чем яснее осознавал Барятинский чужое нерадение, тем жестче становился собственный его боевой настрой, и тем теплее было чувство к Милославскому: вот уже месяц, как тот с ничтожными силами связывал многотысячную армию Разина.
Ништо, они вдвоем раздавят вора и отыграются на Урусове… Барятинский гнал полки вперед, обозные кобылы сбивали холки, пехота — ноги и зады, если случалось прокатиться на телеге по растревоженной копытами дороге. От Крысадаки пошли не прямо на Симбирск, а в городок Тагай на черте.