Четыре пушки, литавры и четырнадцать знамен, взятые с бою, не радовали князя Юрия Никитича. Он долго стоял над телом Семена Силыча. Ждали — уронит хоть слезу. Он стал ругаться: сколь вас учить, дети боярские, что драться надо кучно, а загонять — по правилам, описанным в охотничьих «путях»… Был бы у нас ныне Стенька в руках.
Из ста двадцати пленных он велел двадцать порубить, а остальным сказал:
— Заутра потянете мосты через Свиягу, наскоро. Иначе перевешаю.
Под звездами молились Сергию Радонежскому, древнему покровителю русских воинников.
2
В волоковое оконце избы, протопленной и выбросившей дым, плевался дождь. Максиму становилось знобко, когда он представлял, как тысячи крестьянских семей ютятся по лесам. Они скрывались от отрядов Щербатова и Леонтьева, товарищей воеводы Долгорукова. Крестьяне были убеждены, что дворяне, собравшиеся наконец в необходимом числе, порубят их детей и жен.
Максиму же никак не удавалось объединить крестьянские ватаги для наступления на Арзамас.
Дружно восставший Алатырский уезд не чувствовал главенства Осипова. Как только он уехал в Ядрин, там появились свои головщики — частью из казаков, частью из местных мурз. Не сговорившись с Осиповым, они пошли на Арзамас и были, разумеется, разбиты воеводой Леонтьевым. По слухам, он двинулся на север, против главных сил Максима.
Максим пытался собрать крестьян сперва к Ядрину, потом — к селу Мурашкину. Те плохо понимали, что для общего дела надо надолго бросить свои деревни и одолеть десятки верст до военного табора. Дворяне тоже туго собирались в войско Долгорукова, но приказная машина в конце концов сработала, к первой половине октября в полках было довольно начальных людей — основы их боеспособности. Крестьян же — ни учесть, ни собрать. В конце концов Максим остановился на Мурашкине, потому что здесь было и многолюдно, и хлебно. Надежду на приход крестьян, посадских и мордвы с юга убила в нем окончательно одна женщина, старица Алена.
Он встретил ее отряд в одну из своих бессмысленных, суетных поездок. Ему и раньше доносили о монахине, крестьянской вдове, сбежавшей из глухого монастыря и то ли ведовством, то ли страстным словом собравшей несколько сот крестьян. Женщинам при желании многое удается лучше, чем мужчинам, они умеют отдаваться делу, как и страсти, безоглядно, непостижимым образом сохраняя приметливость и трезвость. Крестьяне же не только чуяли в Алене родную, понимающую душу, но и поверили, и скоро убедились в ее способности угадывать замыслы воевод и обходить их. С Леонтьевым Алена не связывалась, нападая на дозоры и небольшие гулевые отряды, а главное… Вот главное-то она и выложила обозленному Максиму во время их единственной встречи в разоренной усадьбе боярина Ртищева.
Приказчик Ртищева сбежал с деньгами, его жена, освобожденная Максимом от огненной пытки-вымучивания, уплелась через леса на север, боярский дом мужики разорили, растащив по избам имущество и даже часть делового леса. Ночуя в нем, Максим с оружничим растопили изразцовую печку, отогрелись и утром уже собрались уезжать, когда во двор явилась толпа крестьян. Странно, что они не шумели и не выдавливали слюду из окон, а бережно сопровождали кого-то, словно больного. «Старицу привели захоронки ерышевские искать», — объяснил шустрый оружничий, перемолвившись с сотским.
Крестьяне были убеждены, что приказчик Ерышев увез с собой не все прикопленное серебро, просто не смог поднять. Значит, закопано или припрятано где-нибудь под соломой, в стенах, под стрехой. Про старицу Алену говорили разное, и уж конечно ей открывались тайны кладов. Она либо сама верила в свои особые способности, либо для пользы дела не разочаровывала крестьян.
Как только она с отрядом вошла в деревню, к ней подослали старосту. Пришлось работать.
Алена оказалась моложе, чем ожидал Максим. И миловидней. Только в минуты сильного и невеселого напряжения, каким оказался для нее поиск захоронки, лицо ее старчески отекало, бескровно блекло, а глаза становились несчастными. Максим, выйдя во двор, смотрел на нее издали, не высовываясь из толпы, но она сразу его заметила и закогтила взглядом.