Церковный колокол звонил. Видимо, псаломщик решил подбодрить священника. Он видел, как отца Михаила еще в дверях толкнули, словно преступника.
— Лезь сюда, сатана проклятая!
Священник слышал, как в дверях щелкнул ключ. Всю ночь он провел в арестантской, и только на следующий день его повели на допрос. По церковным правилам его должно было допрашивать духовное лицо — епископ или протоиерей, но каратели не признают ни церковных, ни мирских законов. На него самым зверским образом набросился известный на весь край своей кровожадностью палач Харлаков. Михаил впервые видел его. Харлаков лично допрашивал старшего сына священника, капитана запаса, а потом среднего. Тогда каратель замахнулся было, чтобы ударить задержанных, но старший сын вскочил:
— Не сметь! Ты офицер, и я тоже офицер. Никто не отнимал у меня звания капитана болгарской армии. Оно присвоено мне за верную службу родине. Если тронешь…
Такая смелость заставила палача остановиться. Оба сына Михаила были освобождены: никто не мог доказать их участия в восстании. Даже среди предателей не нашлось человека, способного солгать: «Видел их своими собственными глазами. Они были там…» Их выпустили. И вот теперь он, отец, должен был отвечать за бежавших.
— Приходили в твой дом Георгий Димитров и Васил Коларов? — спросил капитан Харлаков, усаживаясь напротив допрашиваемого и нервно постукивая карандашом по бумаге.
Такого не было, и поэтому Михаил сразу пришел в себя.
— Как же это они придут в поповский дом? Они бегут от этого места как черт от ладана.
— Твои чертенята и привели их туда! — огрызнулся Харлаков, выпучив глаза.
— Чего им искать в моем доме, раз у них был штаб?
— Они превратили в штаб и твой дом и церковь!
«Не узнал ли он об оружии…» — подумал отец. Но спустя мгновение его подозрение исчезло. Те, кто использовал церковь как склад оружия, были уже далеко.
— Вот бумага, садись и пиши, что у тебя в доме останавливались Георгий Димитров и Васил Коларов.
Но Михаил отказался сесть.
— Не могу я поджигать свой дом! — Михаил вернул лист бумаги и отошел от стола.
— Не можешь! А святую церковь довести до такого состояния мог? Ты же превратил ее в гнездо разбойников!
Михаил молчал. А капитан ждал раскаяния и мольбы о прощении.
— Как получилось, что ты — духовный пастырь, а сыновья твои стали изменниками отечества, пошли против бога и царя?
Священник молчал. Молчание это раздражало палача.
— Неужели ты можешь считать себя отцом этих разбойников? — зашипел он.
Старый священник вздрогнул. Поднял голову. В глазах его блеснул дерзкий огонь. Таким огнем не раз загорались глаза его сыновей.
— А во время войны они не были разбойниками, мои сыновья? Были хорошими, не так ли?
Харлаков проглотил слюну.
— Да, тогда были хорошими, потому что служили царю и отечеству.
— Раз тогда были хорошими, такими остались для меня и сейчас.
— А-а-а, — завопил Харлаков. — Вот откуда у них такая закваска.
— В священном писании сказано…
— Не вспоминай больше священное писание! Ты наплевал на него! Твои сыновья растоптали его. Если хочешь спастись… У тебя один путь…
Михаил поднял руку и посмотрел вверх.
— Господь не поверит твоему крестному знамению и молитвам и не простит твоих грехов! — крикнул Харлаков.
— Бог вам в помощь! — Михаил поднес руку ко лбу, но Харлаков вскочил и отдернул руку священника.
— У тебя один путь — подписать, что ты отказываешься от них.
Отца словно пуля пронзила. Он покачнулся.
— Подпишись — и мы тебя выпустим.
— Я никогда не смогу предать своих детей, — прошептал священник.
Харлаков, задыхаясь от бешенства, с выпученными глазами, приблизился к старику.
— Сможешь! Иначе — пуля!
— Стреляй! — Михаил распахнул рясу. Он вспомнил о пистолетах, которые прятал в алтаре.
Харлаков остолбенел.
— Послушай ты, старый хрыч! — Он схватил священника за бороду и потряс его. — У меня нет времени заниматься тобой. Тебе уже вынесен приговор. Или подписывай, или сам себе выкопаешь могилу у Огосты.
— Согласен умереть, но от сыновей не отрекусь.
Он был готов успокоить свою душу там, возле вод Огосты. Перед глазами его встал образ архангела Михаила, изображенного на двери алтаря.
— Ты знаешь, что владыка дал согласие ликвидировать тебя, как того типа из Медковца?
— Ему легко, у него детей не отрывали от сердца.
— Повесим тебя на церковной колокольне и не будем снимать целую неделю. Пусть смотрит весь город.
— На колокольне? Там согласен! Каждый раз, когда зазвонит колокол, люди будут думать обо мне.