* * *
Мы шли в сухой и пыльной мгле
По раскаленной крымской глине.
Бахчисарай, как хан в седле,
Дремал в глубокой котловине.
Заржет печально верный друг.
И в этот день в Чуфур-Кале,
Собрав бессмертники сухие,
Я выцарапал на скале:
Двадцатый год – прощай, Россия!
1920
Не выдаст моя кобылица,
Не лопнут подпруги седла.
Дымится в Задонье, клубится
Седая февральская мгла.
Встаёт за могилой могила,
Темнеет калмыцкая твердь,
И где то правее Корнилов,
В метелях идущий на смерть.
Запомним, запомним до гроба
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою.
Тоску погребального звона,
Тревогу в морозных ночах,
И блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах.
Мы отдали всё, что имели,
Тебе, восемнадцатый год,
Твоей азиатской метели,
Степной за Россию поход...
1931
Подруга дней моих суровых...
А.С. Пушкин
Где ты, девочка?..
На чулочках стрелочки,
Ледяные каблуки,
Лёгкое пожатие руки...
В суете вокзальной –
Стыдно целоваться,
В тесноте вокзальной –
Трудно расставаться...
Крестик на груди,
Синие погоны.
На втором пути –
Красные вагоны,
А за вагонами
Всё беспогонное
И – белая метель...
Где ты, девочка, теперь?..
Эти дни не могут повторяться,
Юность не вернется никогда.
И туманнее и реже снятся
Нам чудесные, жестокие года.
С каждым годом меньше очевидцев
Этих страшных легендарных дней.
Наше сердце приучилось биться
И спокойнее, и глуше, и ровней.
Что теперь мы можем и что смеем?
Полюбив спокойную страну,
Незаметно медленно стареем
В заграничном ласковом плену.
И растёт, и ждёт ли наша смена,
Чтобы вновь в февральскую пургу
Дети шли в сугробах по колено
Умирать на розовом снегу.
И над одинокими на свете,
С песнями идущими на смерть,
Веял тот же сумасшедший ветер
И темнела сумрачная твердь.
В незабываемом волненьи,
Я посетил тогда дворец
В его печальном запустеньи.
И увидал я ветхий зал, –
Мерцала тускло позолота, –
С трудом стихи я вспоминал,
В пустом дворце искал кого-то;
Нетерпеливо вестовой
Водил коней вокруг гарема, –
Когда и где мне голос твой
Опять почудился, Зарема?
Прощай, фонтан холодных слёз,
Мне сердце жгла слеза иная –
И роз тебе я не принес,
Тебя навеки покидая.
1939
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня;
Я с кормы всё мимо, мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Всё не веря, всё не зная,
Что прощается со мной...
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь всё плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо –
Покраснела чуть вода...
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.
1939
* * *
Об этой замечательной, талантливой семье рассказывал в своём письме в «Тюмень литературную» мой знакомый по венесуэльскому городку Маракай Владимир Васильевич Бодиско, как в шутку его называли друзья-кадеты – «наш идеолог Суслов». Разносторонне образованный ученый, профессор, доктор сельскохозяйственных наук и, без шуток уже, идеолог зарубежного кадетского содружества. Так вот, Владимир Васильевич, откликаясь на мой литературный интерес, сообщал:
«В довоенный период в Земуне (Югославия) жила семья Рот: мать, три сына, дочь. Отец, гвардейский офицер, погиб в гражданскую войну. Незачем и говорить, как тяжело было дочери Гофмейстера Императорского двора поставить на ноги четырех детей. II все же она этого добилась. Старший сын Александр вице-унтер-офицером окончил Русский кадетский корпус в Сараево, все трое младших – Белградскую русскую гимназию.