— Дети от Хильды тоже мои, биби-джи. Пусть незаконные, но это не означает, что они нуждались во мне меньше. В Коломбо не имелось никаких родичей, кто мог бы о них позаботиться. Разумеется, я был не вправе бросить их на произвол судьбы.
Вдруг ощутив тошноту, Ширин привалилась к фальшборту.
— Что с вами, биби-джи? Вам нехорошо?
Не ответив, она опрометью кинулась в свою каюту. Роза, слава богу, куда-то отлучилась, и Ширин, повалившись на койку, закрыла глаза.
В последующие дни она не могла заставить себя выйти на палубу. Ее не оставляла мысль о несчастной жене Задиг-бея, которой пришлось одной поднимать детей, в то время как законный супруг, укатив за границу, поживал себе с другой женщиной. Ширин пыталась представить, во что превратилась бы ее жизнь в доме Мистри, окажись она в ипостаси брошенной жены. Родные, конечно, выражали бы сочувствие, но ее сокрушил бы один только позор.
Теперь она понимала, что все это было вполне возможно, поскольку Бахрам наверняка прикидывал вариант ухода из семьи и жизни с китайской любовницей вкупе с незаконным сыном. Он, конечно, говорил о том с Задигом и, наверное, боролся с соблазном последовать примеру друга.
Мысль эта изводила, отбивая всякое желание знаться с человеком, являвшим собою лукчу, распутного ёрника.
Наконец Ширин возобновила прогулки по палубе, но неизменно в сопровождении Розы. При встречах с Задиг-беем она безмолвно отвечала на его приветствие вежливым кивком.
— Почему вы не разговариваете с господином Карабедьяном? — спросила Роза, удивленная подобной холодностью.
— Ни к чему это, — отрезала Ширин. — А то еще всякие сплетни дойдут до Бомбея.
Роза одарила ее внимательным взглядом, но промолчала.
Уже на подходе к Калькутте Ширин и Задиг-бей случайно оказались на палубе одни. Часовщик тотчас подошел к ней.
— Простите, если обидел вас, биби-джи. Напрасно я завел тот разговор.
Ширин сжала губы, скрывая их дрожь, и вдруг выпалила вопрос, мучивший ее все эти дни:
— Скажите, мой муж хотел бросить меня и дочерей, чтобы, по вашему образцу, уйти… к любовнице?
— Нет, биби-джи! — Часовщик яростно замотал головой. — Уж в этом можете быть уверены. Бахрам души не чаял в вас и дочках. Он никогда не пошел бы моим путем, он был совсем другой.
Слова эти вроде как вернули душевный покой, но не изменили мнения о Задиге, и до самой Калькутты Ширин старалась его избегать.
Однако на калькуттской стоянке делать это стало труднее. Семейства парсов и армян возили обоих по городу, и маршруты их экскурсий частенько совпадали. Вдобавок обе общины проживали в одном районе, и Храм Огня на Эзра-стрит, где ежедневно молилась Ширин, соседствовал с армянской церковью на Старой Китайской улице, куда нередко наведывался Задиг. Нечаянные встречи больше располагали к живому общению, нежели к сухости и сохранению дистанции.
Вскоре Ширин и Задиг вновь прогуливались по палубе вдвоем.
Через четыре дня после прибытия «Лани» в Калькутту капитан Ми вместе с Кесри и посланцами обозной команды взошел на ее борт, чтобы подготовить размещение роты.
Бенгальским волонтерам отвели пару-тройку кают и два трюма — один для сипаев, другой для обозников. Эти похожие на пещеры отсеки занимали пространство во всю ширину корабля, но даже пустые казались тесными и душными. Такому впечатлению способствовали низкий потолок, не позволявший выпрямиться во весь рост без риска ушибить голову, и ряды стоек для крепления гамаков в двух уровнях.
Кесри терпеть не мог гамаки и потому быстренько занял каюту, располагавшую не только койкой, но даже маленьким иллюминатором. По опыту он знал, что уже ощущавшаяся сильная вонь трюмной воды — это лишь цветочки, то ли еще будет, когда корабль выйдет в море с отсеками, битком набитыми людьми, — глоток свежего воздуха покажется немыслимой роскошью.
Почти все утро последнего дня волонтеры провели в гарнизонном лазарете — правила предписывали, чтобы перед погрузкой на корабль каждый солдат подвергся медицинскому осмотру. Затем вторая рота построилась на плацу, и капитан Ми через переводчиков обратился к ней с краткой речью. Вы удостоены великой чести, сказал он, на вас возложена историческая миссия. В Китае вы получите бессчетно возможностей покрыть себя славой, захваченные вами трофеи будут вечно храниться в ваших семьях.
Слова об исторической миссии и славе не произвели впечатления на сипаев, чьи лица, как будто окаменевшие больше обычного, были бесстрастны. Они оживились, лишь когда капитан объявил о выдаче аванса в счет жалованья. Тотчас выстроилась очередь к ротным конторщикам и счетоводам, по своим каналам переводившим деньги в Бихар. Почти все свое жалованье сипаи отсылали родным, оставляя себе чуть-чуть. Не история со славой, но поддержка семей в далеких деревнях — вот что для них имело значение.